Встретимся над рекой - [3]

«Забери все это, — подумал Чарли, — и что останется? Ну, постройки. Так ведь кто угодно может сколотить ящик и намалевать вывеску, чтоб известить, что там внутри. Люди нужны, люди, вот тогда уж и правда возьмёт за живое…»

У Хэнка, как выяснилось, мысли были не веселее.

— Тоска меня так и гложет, теперь сам понимаю. Вернуть бы каждого обратно в его лавку да рассмотреть хорошенько: что же он там делал и как? И почему все эти годы я на многое не обращал внимания? Черт возьми!.. Что это на тебя накатило, Хэнк Саммерс? Вверх, а может, вниз по дороге есть ещё такой же Оук Лейн, и люди там заняты делами точно как здесь. Куда бы меня теперь ни забросило, присмотрюсь к ним повнимательнее, клянусь богом. Прощай, Чарли…

— Пошёл вон со своим прощанием!..

— Ладно, тогда спокойной ночи…

Хэнк ушёл, и вот Чарли дома, и Клара ждёт его у дверей, обтянутых металлической сеткой, предлагает стакан воды со льдом.

— Посидим немного?

— Как все? Отчего же не посидеть…

Они сидели на тёмном крылечке, на деревянных качелях с цепями, и смотрели, как шоссе вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет: приближаются фары, удаляются зловещие красные огоньки, словно угли, рассыпанные по полям из огромной жаровни…

Чарли медленно пил воду и, пока пил, думал: а ведь в прежние времена никому не дано было видеть, как умирает дорога. Ну, можно было ещё заметить, как она постепенно угасает, или ночью в постели вдруг уловить какой-то намёк, толчок, тревожное предчувствие: дорога сходит на нет. Но проходили годы и годы, прежде чем дорога отдавала Богу свою пыльную душу и взамен начинала оживать новая. Так было: новое появлялось медленно, старое также исчезало медленно. Так было всегда.

Было, но прошло. Теперь — это дело немногих часов.

Он осёкся, прислушался к себе и обнаружил что-то непривычное.

— Знаешь, я успокоился…

— Это хорошо, — сказала жена.

Они покачались на качелях, две половинки одного целого.

— О господи, сперва меня так крепко взяло…

— Я помню, — сказала она.

— А теперь я подумал… — Он говорил неспешно, обращаясь, прежде всего к себе. — Миллион машин проезжает каждый год по этой дороге. Нравится нам или нет, дорога стала просто тесна, мы тут задерживаем весь мир со своей старой дорогой и отжившим городишком… А мир должен двигаться вперёд. Теперь по той новой дороге проедут уже не миллион, а два миллиона, проедут от нас на расстоянии всего-то ружейного выстрела, проедут, куда им надо, чтобы делать, что им кажется важным, все разно, важно это или нет; людям кажется, что важно, вот и весь фокус. Да если бы мы по-настоящему поняли, что нас ждёт, обдумали бы все со всех сторон, то взяли бы паровой молот, расшибли свой городишко в лепёшку и сказали: «Проезжайте!», а не заставляли бы других прокладывать ту проклятущую дорогу через клеверное поле. Сейчас Оук Лейн умирает тяжко, как на верёвке у мясника, а следовало бы разом сбросить все в пропасть. Но, правда… — Он закурил трубку и выпускал густые клубы дыма — только так он и мог искать и прошлые ошибки, и теперешние откровения. — Раз уж мы люди, то поступить иначе мы, наверное, не могли…

Они слышали, как часы над аптекой пробили одиннадцать, потом часы над клубом — половину двенадцатого, а в двенадцать они лежали в тёмной спальне, и потолок над ними пучился от раздумий.

— Выпускной вечер…

— Что-что?

— Фрэнк-парикмахер так сказал, и в самую точку. Вся эта неделя словно последние дни в школе когда-то давно. Я же помню, как это было, как я боялся, чуть не плакал и клялся себе, что прочувствую каждую минуточку, какая мне осталась до аттестата, — ведь один бог знает, что нас ждёт назавтра. Безработица. Кризис. Война. А потом пришло это завтра, час настал, а я все живой, слава богу, целёхонек, и все начинается сызнова, игра продолжается — и, черт меня побери, получается, что все к лучшему. Так что сегодня и вправду ещё один выпускной вечер. Фрэнк так сказал, и уж если кто сомневается, только не я…

— Ты слышишь? — спросила жена немало времени спустя. — Слышишь?..

Там, в ночи, через их городок текла река, металлическая река — она уже стихла немного, но всё равно набегала и убегала волнами, неся с собой древние ароматы приливов и отливов, и непроглядных нефтяных морей. По потолку над их утлой кроватью мелькали блестящие отсветы, как будто кораблики плыли вверх-вниз по течению, глаза постепенно закрылись, дыхание слилось с размеренным ритмом этих приливов и отливов… И Чарли с женой уснули.

Когда в комнату проник первый утренний луч, вторая половина кровати оказалась пуста.

Клара села, слегка испугавшись.

Не в привычках Чарли было уходить из дому в такую рань.

Потом её испугало ещё и кое-что другое. Она сидела, вслушиваясь и не понимая, что же это её вдруг бросило в дрожь, но, прежде чем она успела понять, послышались шаги.

Она услышала шаги издали, но немало времени минуло, прежде чем они приблизились, поднялись по ступенькам и вошли в дом. Потом — тишина. Она догадалась, что Чарли просто стоит в гостиной, и окликнула:

— Чарли! Ты где был?

Он вошёл в спальню, освещённую слабыми лучами зари, и сел рядом с ней на кровати, обдумывая ответ: где же он был и что там делал?