Видимо, так и должно было быть — он ли, я ли, безразлично, но один из нас…
— Или… оба?! — неожиданная мысль поразила меня.
Я поспешил на Преображенку, влетел в дом, не раздеваясь, склонился над машинкой и напечатал, взамен нелепых, ненужных, истинное посвящение романа: «Памяти Игоря Левина».
О, как легко, как прекрасно мне писалось и как боялся я хоть на миг вернуться в ту жизнь, от которой отрекся. И все же решился: мне бы не хотелось, чтобы даже упоминание о человеке, который мне помог написать роман, навело на мысль, кто он. Он узнал от меня все и ужаснулся всему, но не отказался от меня. Более того, полюбил…
Спасибо ему за все!.. Хорошо, что он не читал вот эту последнюю страницу, потому что наверняка воспрепятствовал бы моему решению… А может быть, и не воспрепятствовал бы…
Я торопился, почему-то мне казалось, что я должен закончить роман точно ко дню моего ПОСТУПКА, который в глазах людей — преступление.
И вот роман закончен. Теперь я ему помеха, потому что обнаружение моего авторства превратит его в следственный документ, а я не хочу, чтобы его подшили к делу. Я освобождаю роман от себя. Пусть живет. Только в нем я прожил свою жизнь, другой у меня быть не может, и чтобы написать что-то новое, надо сначала это новое прожить. Но нет пути начать новую жизнь иначе, как через смерть.
Воля Божья, удастся ли мне оттолкнуться от того, другого берега…
КОНЕЦ
Макасеев открыл баул, выбросил лежащую сверху одежду, нашел рукопись и, словно это было уголовное дело, по привычке стал читать с конца — последние две страницы… Прочитав, сунул рукопись обратно, закрыл баул, передал оперативнику.
— Все? — спросил тот, глядя в темную воду проруби.
— Вроде все, — ответил Макасеев и вдруг усмехнулся.
— Что? — спросил удивленный оперативник.
— Так — ничего, — ответил Макасеев, — а вы не обратили внимания, какой экземпляр рукописи нам оставили? Вто-рой! Спрашивается, а где же первый?..
