Встречное движение - [68]
— Сын? — спросил он, покосившись на меня, и, не ожидая ответа, мотнул головой в сторону кабинета…
— Где же такие достаете? — спросил он меня, проходившего за его спиной к кабинету.
— По списку книжной экспедиции, — машинально ответил я.
— Везет же людям…
…Сарычев лежал на своей кушетке, на блюдечке поблескивали осколки ампулы, врач сидел на стуле неподалеку…
Я удивился, что на этот раз Дмитрий Борисович вызвал «скорую», не Чеховского… Или у того уже два часа как занято? Но еще больше я удивился, что Сарычев жив…
Нет, нет, даже сейчас, перед смертью, исповедуясь не только в дурных поступках, но и в безнравственных мыслях, я не могу признаться, что желал смерти Сарычеву, — просто был ну, как бы разочарован в себе, поскольку, и не без оснований, полагал, что все мои слова сбываются.
Завидев меня, Сарычев невольно поморщился — ему было неприятно, что я его вижу поверженным, поэтому я обратился не к нему — к врачу.
— Ничего страшного, — излишне громко ответил мне врач, — сейчас все должно пройти… Но госпитализировать мы все же обязаны…
— Чтобы я тебя в больнице не видел, — услышал я и не узнал голоса Сарычева: окончания слов были смазаны, рот совершал какие-то лишние движения… Вообще было похоже, что он не говорил, а ел, давясь, роняя…
— И никаких передач… и никому не говори…
Я торопливо сообщил, что рекомендован в аспирантуру.
— Не спеши, — спокойно сказал он, — я еще не умираю! Принесли носилки.
— Квитанции в буфете, — глядя не на меня — на фельдшера, с усилием произнес он, — деньги — сам знаешь… что еще… что еще… я ничего не забыл?
— Ключ… от дачи, — промямлил я.
И вдруг Сарычев рассмеялся.
— Говорят же тебе… дураку… не умираю… я…
Я сделал какое-то противоестественное движение плечами, мол, конечно, конечно…
— В столе! — вдруг буркнул Сарычев уже с носилок.
— Мы не имеем права взять вас в машину, — сказал мне врач, — да там и места нет, разве что в ногах пристроитесь…
— Ничего, я на такси… следом… — солгал я.
Зная, что Дмитрий Борисович обречен, я прощался с ним, потому что не хотел видеть его мертвым, униженным смертью… Вот почему, и только поэтому, когда шофер и фельдшер проносили мимо меня носилки, я наклонился, намереваясь поцеловать его.
— Ну же! — пробормотал он, бессильно отстраняясь.
Носилки унесли — я остался один.
Бросившись на постель, я разразился слезами: оплакивал и его, и себя тоже… Я лишился самого дорогого мне человека и сам же был виновен в этом…
Отплакавшись, я поднялся, взял из стола ключ, сунул в карман паспорт, вышел на улицу и, поймав такси, назвал адрес Чеховских…
…Дверь распахнулась, и я увидел Светку; короткий халатик, тот самый, памятный со времен, когда она еще была школьницей, открывал голые ноги, волосы были растрепаны, и она жевала.
— А вот и мы! — рассмеялась Светка.
Я молча стоял за порогом, губы у меня дрожали, я едва одерживался, чтобы не заплакать.
— Что с тобой? — вполне человеческим голосом спросила Светка. — Что-нибудь стряслось?
— Позови Андрея Станиславовича, — стуча зубами, прошептал я.
Светка повернулась и бегом отправилась за отцом. Я стоял на лестничной клетке, смотрел в квартиру, где царил хаос, среди которого, выглядывая из-за угла, подняв хвост трубой, за мной наблюдал дымчатый котенок. И в тот же момент с разных сторон стремительно вышли ко мне Миля и Чеховский. Миля была в свитере и брюках, Чеховский в белой расстегнутой рубашке и польских дешевых джинсах.
— Игорь? — тревожно спросила Миля, — Что?!
Я молчал.
— Что? — в свою очередь спросил Чеховский и, выйдя на площадку, прикрыл за собой дверь…
— Инсульт, — потупясь, будто сообщая постыдное, сказал я, — его увезли… его уже нет…
— Идем, — коротко сказал Чеховский и потянул за собой в квартиру.
Он ушел одеваться, успев что-то сказать Миле; она отвела меня на кухню, налила чаю, я не притронулся. Появилась Светка, села напротив.
Судорога свела мне рот, но я ухитрился не заплакать.
Миля налила в рюмку воды, протянула на блюдечке таблетку. Я замотал головой.
— Это надо… прими…
Я взял таблетку, сунул в рот, запил водой…
— Ты постелила? — спросила Миля.
— Угу, — ответила Светка.
— Отведи…
И Светка повела меня в комнатку для домработницы, где действительно было постелено. Я сел на кровать, уронил голову, у меня не было ни сил, ни желания раздеваться. Стукнула дверь — это уехал Чеховский.
Комнатка была малюсенькая, Светка могла сесть только рядом со мной, но она опустилась у ног.
— Давай помогу, — мирно сказала она и стала развязывать шнурки на моих ботинках.
Ничего, кроме правды: я не хотел, чтобы она сняла с меня ботинки, потому что весь день не переодевался, а день был долгим, в него включилась и защита диплома, и рекомендация в аспирантуру, и болезнь Сарычева… Я начал было сопротивляться, но Светка так нежно и по-матерински спокойно стала раздевать меня, что я смирился.
— Мужичок маленький, — пробормотала она, стягивая с меня брюки, и вдруг, совсем как когда-то Верочка, коснулась меня носом…
— Ну ты-то, по крайней мере, жив, — она спокойно улыбнулась, — подними руки… вот так… приподнимись…
Она отогнула одеяло, и я забрался под него…
Светка опустилась рядом со мной на постель, сидела молча, чуть раскачивая кровать, будто колыбель, потом, так ни слова и не сказав, тихо поднялась и вышла. Я вытащил из-за щеки размокшую таблетку, перегнулся и сунул ее в карман висевших у изголовья кровати брюк. Ужели должно было произойти несчастье, чтобы я обрел Светку, не просто обрел, а такой простой, нежной, доброй…
Я ПРИЗЫВАЮ КРОВЬ! Это были последние слова, которые услышал семнадцатилетний золотой мальчик Клэй Tейт от своего отца, когда обнаружил его умирающим на полу хлева. Теперь, в первую годовщину трагедии в Мидленде, штат Оклахома, весь город смотрит на Клэя, будто тот проклят. Парень хочет вернуться к нормальной жизни, но сыновья и дочери Общества сохранения старины мешают ему. Он должен перестать задавать неудобные вопросы, вот только как это сделать, если подозреваешь местных жителей в поклонении нечистой силе? ЗЛО РЯДОМ, ОНО НАБЛЮДАЕТ ЗА НИМ… ВОЗМОЖНО, ОН ПРАВДА ПРОКЛЯТ?
Жестокая и обнадеживающая история об опасностях слепой веры и силе веры в себя. Кевинианский культ отнял у семнадцатилетней Минноу Блай все: двенадцать лет ее жизни, ее семью, ее способность доверять. А когда она взбунтовалась, отнял и ее руки. Но теперь Пророк погиб, а Община сожжена дотла. Окровавленная и истерзанная Минноу – основная свидетельница происшествия – оказывается в тюрьме для несовершеннолетних. Ее саму и ее близких подозревают в многочисленных преступлениях. Минноу вынуждена забыть все, чему ее учили в Общине, чтобы выжить за решеткой.
Семнадцатилетняя Кэйтелин живет с матерью, которая установила строгие правила. У девушки нет мобильного телефона и друзей, она не ходит в школу и получает домашнее образование. Чтобы добиться какой-то свободы и отвлечь мать, Кэйтелин создает для нее профиль на сайте знакомств. Но с этого момента в жизни Кэйтелин начинают происходить неожиданные события: преследование неизвестными, исчезновение матери. Теперь девушка спасается бегством и должна раскрыть тайны прошлого своих родителей.
На съемках обычного вестерна с первого же дня не задались отношения между двумя кинозвездами — стареющим ковбоем и идущим к славе покорителем сердец. Конфликт затронул всю съемочную группу…
По Стокгольму проносится волна похищений состоятельных людей. Однако внушительное богатство жертв – единственное сходство между ними. Детектив Ванесса Франк, несмотря на свое отстранение от службы, кидается в самую гущу событий. Ведь для нее работа – смысл жизни! Расследование приводит ее в далекую «Колонию Рейн», поселение на юге Чили, основанное беженцами из фашистской Германии. Но вскоре Ванесса понимает, что оказалась втянута в опасную игру, которую не в силах контролировать…
Однажды Борис Павлович Бeлкин, 42-лeтний прeподаватeль философского факультета, возвращается в Санкт-Пeтeрбург из очередной выматывающей поездки за границу. И сразу после приземления самолета получает странный тeлeфонный звонок. Звонок этот нe только окунет Белкина в чужое прошлое, но сделает его на время детективом, от которого вечно ускользает разгадка. Тонкая, философская и метафоричная проза о врeмeни, памяти, любви и о том, как все это замысловато пeрeплeтаeтся, нe оставляя никаких следов, кроме днeвниковых записей, которые никто нe можeт прочесть.