Встречное движение - [30]

— А ты, Игорек, опять вырос! — сказал он и показал на пуговицу на белом кителе.

— Это ТЫ стал меньше! — вдруг подумал я, но послушно прижался к груди…

А что я мог сделать, как отстоять убеждения, которые еще не способен был осознать?! Я решил, смиренно принимая и небрежение, и ласку, тайно вести счет, чтобы когда-нибудь сквитаться. Кому мстить? Тем из стариков, кто еще жив? И кто будет мстить, если, постоянно приноравливаясь, тот мальчик настолько привык к своей роли, что иным уже быть не мог, и лишь бессмысленный счет про себя, как некая медитация, год за годом, под верблюжьим с лентами одеялом и под однотонным синим шерстяным, и под ними, сшитыми воедино, на постепенно уменьшавшейся в длину кровати, продолжался…

…И не является ли мой роман… все тем же счетом, только уже вслух?!.

Два-три раза в месяц у Сарычева устраивался преферанс. Поскольку Верочка отказалась от тщетных попыток организовать «стол», приходили без жен, выпивали и садились за карты.

Первое время под присмотром Верочки, а потом один я отправлялся в Столешников переулок купить пирожных. Считалось, что таких, как там, нигде не выпекают. А уж эклеров с заварным кремом — точно! От площади Революции я шел по улице Горького, мимо магазина «Советское шампанское» и дальше… на мгновенье замирая под вторым «О» в названии «Коктейль-холл», считал до пяти: пятый этаж, балкон, цветы в горшочках, Дуня с банкой пузырящейся воды, порхнувший кружевной тюль, стон хлопнувшей от сквозняка застекленной двери, а слева впереди в любую, даже пасмурную погоду сияет колокольня… — зачем я бередил себя воспоминаниями, если стремился жить иной жизнью?! Может быть, только для того, чтобы не забыть?!

Дмитрий Борисович однажды попытался пригласить взамен генерала почтенного своего коллегу, внешне даже похожего на папу, но того не приняли, да и сам Сарычев, как мне кажется, устыдился.

А Василий Саввич прижился. Был он прост и хитер, смел и хмелен, криклив и удачлив, да к тому же обладал воспетой после войны внешностью типичного русака! Однако постепенно что-то в лице его стало выявляться, проступать, и придя к нему после долгой разлуки, я увидел перед собой… монгола!

В медленном течении времени, именуемом детством, трудно теперь определить, через сколько месяцев или лет я научился выползать из-под одеяла и ненадолго молчаливым букой появляться за спинами играющих. Вначале, переложив ответственность за свой интерес к картам на Ивашу, я двигался, ведомый им, и вслед за его

взглядом невинно скашивал глаза… Иваша так до конца и не понял правила и цель игры; я научился сразу, но никто об этом не знал…

Досконально познав игру, я через ее призму по-иному увидел игроков. Презирая их промахи, рабство перед приметами, волнение, трусость, молитвы вслух всуе, я впадал в типичнейшую ошибку, когда о человеке судят по отсутствию у него какого-либо элементарного умения…

Впрочем, карты все-таки раскрывают человека..;

Сарычев догадывался, что мой внимательный взгляд отражает понимание, и с тем большим изумлением замечал, что я благодарно киваю Тверскому, объясняющему мне преферансистскую азбуку…

Мне было, пожалуй, двенадцать, когда неожиданно Дмитрий Борисович предложил сыграть в шахматы; помнил ли он, что уже брался обучать меня игре в тот поздний вечер, когда ждал возвращения моего папы и коротал время перед решающим, как ему казалось, объяснением? Видимо, нет, ибо, достав со шкафа шахматную доску и велев Верочке протереть тряпкой запыленные фигуры, он внезапно спросил, знаю ли я ходы? Из деликатности я ответил неопределенно утвердительно и, желая сделать Дмитрию Борисовичу приятное, называл ферзя — королевой, ладью — турой, слона — офицером… Он играл на удивление плохо, но все равно выиграл; я приготовился выслушать объяснения моих ошибок и во второй партии проявить себя способным и благодарным учеником, однако Дмитрий Борисович ни слова не сказал, оттолкнул от себя доску с падающими фигурками и ушел… С той поры он несколько отдалился…

Я ничего не мог понять, пока не выяснилось, что Верочка, обнаружив у меня под подушкой книгу «Шахматные дебюты», не преминула похвастать перед мужем моей «тайной»: серьезным отношением к шахматам — он хотел проверить умение, а выявил фальшь! На самом деле книгу эту я держал под подушкой, лишь для того чтобы скрыть от Верочки, о чем я думаю, укрывшись в «логове» под одеялом.

Да, я по-прежнему «мстил», а после случая с шахматной игрой неожиданно в кругу моих врагов обнаружил и Сарычева — мне хотелось вывести его из числа обреченных проклятию, но Дмитрий Борисович не уходил; прижав грелку к пояснице, он что-то выговаривал Верочке, которая, как всегда, плакала, и на этот раз мне безумно захотелось утешить ее — я стал вытирать слезы обеими руками, долго и мучительно, пока не исчезли все, и мы остались вдвоем с Верочкой в обволакивающем тумане дремоты…

Вне воображения отношения с Верочкой с каждым годом складывались все более странно: она обхаживала меня, льнула, вдруг разражалась слезами, а это в реальной жизни вызывало во мне лишь голую неприязнь. Не было ни одного даже полупроявления желания, которое бы Верочка тут же не исполнила. Сначала я думал, что из сочувствия к моей судьбе. Позже — что причина в отсутствии детей, и лишь много лет спустя узнал истину…