Встречное движение - [29]

— МУЖ!

Сарычев вернулся в кабинет и на всякий случай закрылся на ключ… Появился я, она сказала:

— СЫН! — и бедром открыла путь на кухню.

Верочка с каждым отмытым метром лихорадочно заглядывала в кошелек и добавляла к предназначенной уборщице сумме то двадцать копеек, то тридцать…

Мне кажется, что звяк монет доносился и до этой человекоподобной рептилии, потому что ее неожиданно прекрасные, древнего миндалевидного разреза глаза прикрывались веками раз, другой, третий… словно считали.

Закончив с уборкой и получив деньги, она повела носом, открыла крышку кастрюли — рассчитывалась Верочка на кухне — сообщила:

— СТЮ ДЕНЬ!.. — глянула по сторонам, сняла с крючка и надела фартук, передвинула себя к плите.

Бедная Верочка! Как же ей хотелось вернуть Дмитрия Борисовича, как старалась она приготовить холодец, «майонез», «наполеон», напрочь забыв, что не Дуню Сарычев любил, а маму… И все равно получался «стюдень»…

Уходя, до отвала накормленная, деньгами ублаженная, обещаниями в постоянной работе заверенная, армянка столкнулась в дверях с пришедшими Чеховским и Тверским…

— ГОСТИ! — сообщила она.

— Чтобы ее ног больше в моем доме не было, — мимоходом яростно шепнул Верочке Дмитрий Борисович и вернулся к друзьям…

Так и сказал «ног»!..

Я, выскочив из комнаты, как собачонка на зов старинного звонка, поздоровался и ушел к себе, где пребывал в ожидании, когда меня позовут или придут за мной… Однако час был поздний, клонило в сон, а никто не приходил, не звал… Мне было невдомек, что Сарычев, считая человека в любом возрасте самостоятельным, запретил заниматься так называемым «воспитанием»…

Только в Бердянске, вдали от Сарычева, Верочка употребляла запрещенные слова: «пора спать», «иди обедать», «не водись с соседом…». Только там она почти принудительно клала мою голову себе на колени и, боясь гладить, чесала… (На всю жизнь привычка — сижу, пальцы в волосах… успокаиваюсь.) Но и запреты, и уроки, и назидания, и нежность отставали постепенно в Скуратове, в Туле…

— Здравствуйте, — говорил мне Дмитрий Борисович на перроне Курского вокзала, протягивая руку, — ну как ты?

Он любой разговор всегда начинал со мной на «Вы», словно пробовал ногой воду.

— На дачу или домой? — и пересекал Садовое, входил под арку, поднимался по лестнице…

Я мог и не следовать за ним, не мыться с дороги, мог уйти из дома, лечь спать или вовсе не ложиться… Выйти к гостям или отправиться к тем мальчишкам, с которыми лучше бы не знаться…

Все это не было мне объявлено, просто так складывалась жизнь, но в тот вечер, когда снова все собрались, я чувствовал себя отвергнутым, потому что ждал зова, а без него войти не решался… Правда, выскочил еще один раз, услышав, что приехал Иваша. Он прижал меня к себе, и я понял, что немного вырос — мое ухо пришлось на пуговицу полотняного кителя.

Монотонный гул Садового кольца, легкое брюзжание стекол и ровный, без всплесков, слышимый лишь фоном, разговор — позже Верочка рассказала: обсуждали, что говорить, если будут допрашивать, договориться не смогли, потому что непонятно для чего приглашенный Тверской заявил:

— Говорить надо правду!

— Видите ли, Василий Саввцч, — возразил Иваша, — вопрос не так прост: есть правда, и есть правда, которую мы знаем… можно сказать: ОНИ честные люди, и это правда, которую мы знаем, но объективно — может быть, это не правда! Неполная правда, обман, если хотите… вот о чем речь…

Тверской понял, не ответил. Иваша специально на следующий же день встретился с Дмитрием Борисовичем и Андреем Станиславовичем и принес им извинения за сказанное, объяснив свой поступок недоверием к Тверскому. Впрочем, доверяли ли они друг другу? Не потому ли сговаривались лишь на сороковой день, когда уже было ясно, что угроза позади? И не свидетелем ли был приглашен Тверской?

…По беготне Верочки, запахам, звону разбившейся рюмки я понял, что сели ужинать… Но и тогда не дождался приглашения. Лишь однажды Верочка не выдержала и шепотом через; закрытую дверь предложила мне… хотя бы сладкое… Я громко отказался. Понимая, что если все-таки придут ко мне и застанут с куском торта во рту, то, стыдясь моей черствости, мучительно трудное сочувствие легко перекроят в презрительную печаль…

Час спустя я вышел в туалет и, проходя мимо гостиной, мельком заглянул: они играли в преферанс!

Так вот для чего был приглашен Тверской — на место папы! Это неправда, Дмитрий Борисович, что преферанс возник случайно, от колоды карт, извлеченной из кармана Василием Саввичем… Сам-то Василий Саввич из чьего кармана возник?!.

Иваша медленно переходил за спинами играющих, заглядывая в карты, Тверской подмигивал ему, проводил пальцем по вееру, бросал шуточки, наподобие папиных, рисковал, продувался, снова «играл» и, что отказывались замечать партнеры, бросал косой взгляд в чужие карты, после чего смело шел в атаку и оставался в конечном выигрыше.

Жен не было. Верочка сидела у плиты в позе растерехи, вытирая глаза и нос кухонным полотенцем. Иваша, единственный заметивший мое появление в дверях, покинул играющих, отправился к Верочке, обнял ее:

— Ничего, Верочка, все пройдет!

Впервые он не назвал ее ВЕРБОЧКОЙ!