Встречи... Разлуки... - [24]

Реутов ответил тоном, каким, очевидно, привык говорить с подчиненными — несколько покровительственно:

— Я, конечно, понимаю альтруистические порывы, но, согласитесь сами, существуют вполне реальные препятствия. Медкомиссия, например. В море со старым человеком всякое может случиться.

— Всякое может случиться и с молодым, — улыбнувшись мужу, мягко заметила Лина Петровна. — И не обязательно ему идти в тропики и в продолжительный рейс.

— Хоть бы на месяц-другой, — просительно произнесла Томочка. — Ему бы хоть на время в привычную обстановку попасть, в море.

— Подумаем, подумаем! Не обещаю, но подумаем! — сухо заключил Реутов.

— Пожалуй, нам пора, — оттопырив нижнюю губу, пробубнил Каминский и поднялся. Не так уж сложен вопрос, по которому он обратился, и изображать большого начальника Реутову ни к чему. Капитан Каминский, на счету которого немало сложных проводок судов, смелых тяжелых рейсов, есть капитан Каминский. А бывший слабенький штурман Реутов — всего лишь Реутов, который без своего кресла ровным счетом нуль.

— Куда же вы?! Нет, нет, не отпущу! — воскликнул хозяин, спохватившись.

Нижняя губа Каминского все еще оставалась оттопыренной, когда он прощался с Тереховым, и, только взяв руку хозяйки, он улыбнулся. Ради Лины Петровны, с которой был знаком еще в юности, и пришел.

Елена Ивановна понимала, как неловко чувствовала себя хозяйка, и, когда Каминский подошел прощаться, взяла его под руку:

— Ждала, что споем вместе старинные морские песни. От кого же их услышишь, как не от настоящих капитанов. Морских бродяг?!

— …морских бродяг! — подхватил явно польщенный Каминский. — Но пение больше по части супруги. Томочка! Она, верно, все моряцкие песни знает. — И покорно, под руку с Еленой Ивановной, двинулся к пианино.

— У меня ни голоса, ни слуха, но пою! — беззаботно сообщила Томочка, села к пианино и положила руки на клавиши.

Потом пели уже все вместе, даже Реутов:

Вода кругом и небо в тучах.

Но крепок дом, наш дом плавучий.

За валом вал. Наступит шквал…

Держи штурвал!

Борись за жизнь!…

Пели еще и другие песни. Вспоминал их Каминский, его жена и Лина Петровна первыми подхватывали.

Совсем неожиданно Томочка перешла на плясовую, через плечо крикнула мужу:

— Зря я, что ли, стараюсь?

Елена Ивановна прошлась по комнате и, остановившись перед Каминским, чуть ли не силой вытащила его из кресла.

Капитан, смеясь, сопротивлялся, а потом плясал без особого умения, но с азартом.

— Лина, смените меня, — взмолилась, хохоча, Томочка, — а то ведь отобьют мужа. На глазах уведут!

Она присоединилась к танцующим.

Реутов со снисходительной, добродушной улыбкой, несмотря на свою полноту, выделывал ногами замысловатые кренделя. Подергивая узкими плечиками, вокруг него вертелась Томочка.

Галантно поцеловав Елене Ивановне руку, Каминский, отдуваясь, очень довольный, уселся в кресло.

Уже на улице Елена Ивановна весело расхохоталась.

— Ты чего? — улыбнулся Николай Степанович.

— Каминский рассказывал, как его послали кого-то стаскивать с мели. Буксира у него не было, а все же послали.

— Да, да, знаю я эту историю. В Петропавловске-на-Камчатке. Буксира, говорит, нет. Но приказали.

— А радиограмму… радиограмму какую он дал с моря: снялся без буксира. Целую. Митя.

— И не покажешь никому: снялся без буксира! Явная бессмыслица.

— Нет, ты только вообрази: целую, Митя! — хохотала Елена Ивановна.

— Кстати, пока они подошли, капитан уже снялся с мели.

— Ну конечно: он снялся, — лукаво проговорила Елена Ивановна. — У вас, капитанов, всегда так: я пошел, я швартовался, я вел судно. А вот когда застрянете на мели, тогда — мы. Мы сели на мель.

— Ладно, ладно, без критики, — добродушно улыбался Николай Степанович.

Незаметно для себя Елена Ивановна все ускоряла шаг. Тревога, отступившая было, снова овладела ею. Вовсе не отсиживается у приятелей Вася, не вернулся, уехал и, быть может, уехал из их дома навсегда…

Квартира показалась необжитой. На подзеркальном столике перчатки Николая. На вешалке только ее пальто.

Не раздеваясь, Елена Ивановна вошла в комнату, села на диван. Горка учебников на письменном столе.

— Значит, сбежал дорогой сынок! — сказал Николай Степанович.

Она подняла глаза, удивленные, даже испуганные. В его тоне не сочувствие, а что-то похожее на злорадство. Почему он переменился? Она не заметила, когда это случилось. Или показалось? Коля ведь безобидный, добродушный. В чем-то даже наивный.

— Может, ты, наконец, расстанешься со своим пальто. Мы, кажется, пришли домой, — буркнул он, отворачиваясь под ее пристальным взглядом. И подумал: лучше бы сказать что-либо ласковое, шутливое. Но и на этот раз не мог себя перебороть. Вдруг вспомнилась Татьяна. Одна возвращается домой или нашелся провожатый? Не верится, чтобы одиночество такой красивой женщины никто не нарушил. Но, в конце концов, ему-то какое дело? Капитан невольно взглянул на часы. Нет, теперь она уже дома.

Да, поздно, а завтра рано вставать. Он вошел в спальню. Жена стояла к нему вполоборота. Что-то безысходное было в наклоне ее головы, в опущенных плечах, в горькой складке возле губ.

Николаю Степановичу вдруг стало совестно за свою сухость, за прорвавшуюся резкость. Ведь эта женщина была ему единственным верным и любящим другом.