Встречи на ветру - [9]

– Ты и поэт, и астроном. Красиво. – Я зауважала этого парня, что полтора часа назад распивал водку на садовой скамье.

– Хочу стать космонавтом. Пойду в армию, попрошусь в авиацию. Потом поступлю в авиационное училище. Я своего добьюсь.

Я ему поверила. У него характер.

– Хочешь, я тебе ещё чего-то покажу? – Петр стоит так близко, что я ощущаю его дыхание. Что тут со мной произошло, не знаю, но я сама его поцеловала.

– Я ещё во дворе понял, что ты девушка что надо. Не то, что наши заводские. Им бы парня затащить в постель, а потом в ЗАГС. Спят и видят себя замужем.

– Ты тоже парень необыкновенный.

Мы бы ещё поцеловались, но тут раздался голос матери:

– Петро, иди сюда. Отец пришел.

Вышли. И вот передо мной отец и сын. Оба мне милы. Чертовщина какая-то.

– Ну, что, Петро, понравилась тебе наша гостья?

– Понравилась. – Молодец Петя, не стал юлить. Не мальчик уже.

– Вот и мне она понравилась. Беру её к себе в контору. Будет у меня секретаршей.

– Черного кобеля добела не отмоешь, – так ответила на это жена. Сын же насупился и промолчал. Я вспомнила Шекспира. Леди Макбет, что ли? А может быть, Отелло. Позабыла.

– Жена, не суетись. Накрывай на стол.

Боже мой! Я же лопну.

Привели сестру Петра. Вера оказалась просто чудо-ребенок. С порога заявила: «Меня кормили в школе, кушать не буду», и ушла к себе.

Ели и пили долго. Пили все кроме меня. Я бы тоже выпила вина, но нельзя портить впечатления. Так и ела всухомятку. Иван Петрович много говорил. Рассказывал о своей юности, о том, как он приехал в Ленинград, как работал на стройке и учился. Говорил и все поглядывал на Петра. Мотай на ус, мол, сын.

Ближе к ночи я стала беспокоиться, где же меня уложат спать. Спала я на кухне, на раскладушке. И так десять дней.

И опять дует ветер. Срывает листву с деревьев, гонит пыль. Вода в Неве поднялась, плескается уже на ступенях схода к реке.

Я еду в первый раз на работу. Стою на задней площадке трамвая и смотрю в окно. Какая злая Нева! Вода черная, бурливая. Кажется, она течет вверх. Слышу, кто-то сказал: «Быть наводнению». Я читала у Пушкина в «Медном всаднике» об этом, но чтобы самой увидеть такое – это что-то.

Вчера вечером Петя, улучив момент, когда мы остались одни, поцеловал меня и прошептал: «Ты нравишься мне».

Америку открыл. Я что ли сама не вижу, что он по уши втюрился в меня? Я же разрываюсь. Мне хочется быть с Иваном, и Петра не хочу оттолкнуть.

– Девушка, передайте на билет, – так всегда. Кто-нибудь да прервет мои сладкие мечты.

Со скрежетом трамвай поворачивает на Садовую улицу. Через две остановки мне выходить. Успеваю заметить, как ветер срывает стяги над могилой погибших в революцию. Я успела побывать на Марсовом поле и прочесть все надписи на камнях. Сам нарком просвещения Луначарский их написал.

Идти мне до треста минут пять, от силы семь. До начала работы пятнадцать минут. Универмаги ещё зарыты. Не в булочную же мне идти. Пошла нога за ногу. Зырю по сторонам. Мне все интересно. Как тетки одеты, какие мужики покрасивее. И на витрины поглядываю. Как хочется побольше денег. Ничего, начну получать и экономить начну. Иван Петрович сказал, что пока мне не исполнилось восемнадцать лет, я буду работать неполный рабочий день и, значит, денег получать буду немного. Ничего, я умею жить на копейку.

Ну и ветер. Нечего болтаться, и я захожу в здание треста.

Мое рабочее место практически в коридоре. Отгородили уголок шкафами, провели телефон и всего-то. За стеной кабинет Ивана Петровича. Ежели что, он стучит в стенку. Значит, мне к нему надо. Мы уже отрепетировали такой финт.

Трест наполняется служащими. Я сижу в своем уголке. Что делать, не знаю. Иван Петрович сказал: «Обучение пройдешь по ходу дела». Время идет. А когда начнется дело?

Стук в стену.

Глянула на себя в карманное зеркальце. Пошла. Иду, дрожу. Так не дрожала на экзаменах.

– Ирина. – Суров начальник. Чем успела рассердить? – Пойди в машбюро. Надо отпечатать эту бумагу. В трех экземплярах. Срочно. – Я уже в дверях. – Я распорядился, чтобы тебе отдали писчую машинку. Осваивай. Такие бумаги будешь печатать сама.

«Папа говорит: не боги горшки обжигают. А как правильно сказать: писчая и пишущая машинка? Писчая – это бумага все же», – такие мысли у меня в голове крутились, пока я шла в машинописное бюро.

Вошла в комнату, где сидят машинистки, и меня оглушил треск. Как они тут выдерживают целый день? Оглохнуть можно.

– Тебе чего, девочка? – не прекращая стучать по клавишам, спросила одна из теток.

– Вот начальник приказал отпечатать в трех экземплярах и срочно.

– У нас все начальники, какой именно?

– Иван Петрович – мой начальник.

– Девочки, – тетка даже перестала стучать, – глядите, наш Иван Жуан девочку себе взял.

– Какое Вы имеете право так говорить? Я работаю у Ивана Петровича секретарем-машинисткой. Он сказал, что вы должны отдать мне пишущую машинку.

– Клади сюда свои бумаги, а машинку возьми на подоконнике. – И смеется. Чего смешного? Через минуту я поняла, отчего ей было смешно.

На широченном подоконнике этих самых машинок штук десять, и все какие-то грязные. За окном мне видна церковь, вернее, это костел. Ветер рвет какой-то плакат, кружит листья. Пойти бы сейчас на Неву, поглядеть на наводнение. Выбрала машинку, что поменьше, но и она оказалась тяжеленной. Взяла её и ойкнула.