Встречи господина де Брео - [53]

Незнакомец запил этот длинный период добрым стаканом вина и продолжал:

— Погреб здесь, сударь, тоже заслуживает внимания, я и ему оказываю честь. Не заключайте из этого, тем не менее, что подвалы замка не снабжены в достаточном количестве всевозможными винами; но граф старательно бережет ключи от них, не от скупости, а по известным соображениям. Он утверждает, что божественная влага плохо действует на сообразительность, притупляет зрение, ослабляет слух, и потому он запрещает мне к ней прибегать, так как ему очень важно, чтобы я все видел и точнейшим образом знал, что происходит в замке. Таковы взгляды на этот счет господина графа, сударь; передаю их как есть, — можете сами судить об их основательности.

Г-н де Брео любезно слушал слова незнакомца, заботясь, чтобы стакан у того не оставался пустым, и изредка поднося свой к губам. Казалось, он был заинтересован рассказом и наконец невинно спросил, кто этот г-н граф, о котором так часто идет речь.

— Точно такая личность, как я вам описывал, — знатный вельможа; могу прибавить, что фамилия его — граф де Блион. Когда завтра будете уезжать из Корвентона, вам будет виден замок, где он живет и где равным образом обитает и ваш покорный слуга, который охотно сделал бы для вас что в его власти. Должность моя — оказывать услуги, да и природная склонность побуждает меня быть обязательным по отношению к ближним.

Когда была произнесена фамилия де Блион, г-н де Брео вздрогнул, но сдержался и только поблагодарил незнакомца за честные его предложения, выражая сожаление, что не имеет возможности ими воспользоваться, так как спешные дела вызывают его в Эрсиньер и завтра чуть свет он отправляется в путь. Незнакомец очень жалел, что г-н де Брео должен уезжать. Вино ли выпитое было крепко, или с непривычки он не выдержал его действия, но незнакомец проникался все большим доверием к г-ну де Брео. Он рассказал между прочим, что был женат дважды и дважды овдовел, что первая супруга, приятная и лицом и телом, доставила ему горе, умерев слишком рано, а вторая, сварливого характера, к его удовольствию, не слишком зажилась на свете, наконец, что зовут его Юссонуа и что он — полицейский сыщик.

— Да, сударь, — продолжал он, — такова моя должность, и я очень рад, что вы, узнав это, не выказали никакого неодобрения. Многие высказывают неблагожелательство к людям, занимающимся подобным ремеслом, но должен заметить, что презрение, до которого даже они доходят по отношению к нам, происходит исключительно от неправильности в ходе мыслей. В чем, в конце концов, можно нас так уже упрекать? Что мы занимаемся чужими делами? Отвечу прежде всего, что не мы одни это делаем. Большинство людей только это и делает из любопытства или по докучной заботливости, а у министров и нет других обязанностей. Так что это обвинение несостоятельно; затем, если бы мы в свою пользу применяли ту прозорливость, какую мы проявляем на чужой службе, мы бы оказались выше похвал и все превозносили бы наш ум и изобретательность. То, что мы наши способности предоставляем в распоряжение ближних, незаслуженно унижает нас в их же глазах. А между тем, сударь, кто решится опровергать по-настоящему нашу полезность в этом мире? Разве наша вина, что человеческая злоба сделала нас необходимыми, и разве справедливо, что эта же злоба упрекает нас за пользу, которую сама из нас извлекает? Скорее это могло бы обеспечить нам уважение, в котором нам без причины отказывают. Нашу заслугу следовало бы высоко ценить, потому что это действительно заслуга — разобраться в тайных происках каждого и, искусно распутав нити интриг, сплести из них веревку и стянуть петлю, в которую попадется шея самих интриганов.

Г-н Юссонуа горько усмехнулся и залпом осушил стакан.

— Да, сударь, — снова он начал, — я бешусь, когда подумаю, что мы собою представляем и кем мы должны были бы быть. Остановлюсь еще на одном пункте, чтобы вы яснее почувствовали несправедливость отношения к нам. Обратите только, прошу вас, внимание, как поступает общество со священниками, и в частности с духовниками. Как высоко ставят их знание и опыт! В них видят настоящих знатоков человеческой природы. Считается, что им вполне известны элементы, ее составляющие, в самых сокровенных подробностях. Черта с два! Стоит ли подымать такой шум! Как же могло бы быть иначе? Эти господа были бы идиотами, если бы не пользовались, притом безо всякого с их стороны усилия, слухами, доходящими до их ушей, стоит им только шире их раскрыть. Разве все наперебой не стараются на ухо им объяснить механизм чувств и тайные пружины страстей? Им всё поверяют: самое черное преступление и мимолетную мысль. Сам человек все про себя им рассказывает в подробностях, и все его планы и предложения открыты им до самых скрытых тайников. Теперь сообразите, сударь, насколько это доверие выгодно: ведь все те господа на все зло, о котором им докладывают, способны ответить отпущением грехов, меж тем как дурные поступки, которые нам удается раскрыть, пробуждают человеческое правосудие. Расстояние между ними и нами — это расстояние между крестом и виселицей.