Встречаются во мраке корабли - [11]

— Но они меня за это… — Она осеклась, но он мог бы поклясться, что в воздухе повисло иное слово, чем то, которое он услышал: — Они меня за это… уважали… Знаешь, как им нравится, что я сумела себя поставить, не захотела ходить в школу и не хожу.

— Тоже мне… Ребячество, игра в индейцев.

— Ты в самом деле так считаешь? — в голосе ее послышалось разочарование.

— Конечно, ты жаждешь популярности, поклонения… Признаться, я не очень-то понимаю, как можно радоваться поклонению таких сопляков. И за что! За то, что ты держишь их на чердаке в пустом доме. Согласись, няня-то ведь не в счет. Дешевка. У меня другое предложение… — Он прервал, абсолютно уверенный, что Эрика не спросит какое.

Она не спросила.

— Я приехал сюда на неделю…

— Кстати, зачем, собственно, ты приехал, старик?

— Скажу, когда буду уезжать, ладно?

— Почему, когда будешь уезжать?

— Так мне удобней. Ну вот, я приехал сюда на неделю и хочу предложить тебе одну игру.

— А именно?

Павел заколебался. Черт возьми, еще высмеет, чего доброго.

— Они называется… Ну, скажем… «Встречаются во мраке корабли…» Это слова из одного стихотворения… Плывут они с разных сторон, одни в огромном, пустом океане, а минуя друг друга во мраке, вдруг слышат свои позывные.

— Ишь поэт.

— Подают сигнал друг другу: «Не грусти. Ты не одинок. Я тут, близко».

— Ну и загнул… Я, мол, одинока, да? Мне нужны чьи-то сигналы? Спасибо за такую игру, ищи другого любителя.

«Быстрая. Сразу схватила суть», — обрадовался Павел и деловито закончил:

— Здесь нет никакого риска ни для тебя, ни для меня. Просто условимся. На неделю. Скажем, неделя дружбы. Понравится — продолжим, не понравится — разойдемся, как в море корабли. Сегодня среда. Во вторник вечером я уезжаю.

Вместо ответа Эрика взяла в руки альбом и на чистой его странице нарисовала множество волнистых параллельных линий.

— Твое море, — с усмешкой сказала она.

А потом, в самом уголке странички изобразила малюсенький кораблик с большим султаном дыма.

— Это я… — сказала она. — А ты… — Рука ее направилась в другой конец странички, но Павел схватил руку с карандашом и перенес поближе.

— На таком расстоянии ничего не слышно… Слишком далеко.

— Зато видно.

— Ты забываешь, что плывут они ночью.

А когда она, держа карандаш над страничкой, заколебалась, он сказал:

— Словом, предлагаю тебе кратковременную дружбу. Ну, по рукам?

— А если я не знаю, что ответить?

— Не знаешь? Наконец-то ты чего-то не знаешь! Браво, Эрика! Первая фраза без позы. А впрочем, неважно, что ты знаешь, а чего нет. Важно — хочешь ли?

— А если не сумею…

— Попробуем. Авось получится.

— Ладно уж. — Она протянула ему свою большую и не слишком чистую руку. — Попробуем.

Они немного посидели молча. Когда Павел собрался спуститься за сигаретами, Эрика, как бы невзначай, спросила:

— А как звали того поэта?

Его так и подмывало спросить «какого», иначе говоря, засчитать один-ноль в свою пользу, но это было бы свинством.

— Лонгфелло[1], — сказал Павел.

— Он жив?

— Нет. Давно умер.

* * *

— Что это? Ты один? Почему в темноте? А Эрика?

Она подошла к штепселю, комнату залил свет. Павел протер глаза.

— Эрика? Нет ее. Кажется, в кино пошла.

— А на что? Ты, случайно, не знаешь? Есть фильмы, на которые она способна по пять раз ходить. Погоди, шить что-нибудь принесу, а то я заболеваю, когда сижу вот так, сложа руки.

Павел сразу это заметил. Полнейшая неспособность Сузанны позволить себе хотя бы минутную разрядку свидетельствовала о том, что нервы у нее на пределе. Через минуту она вернулась и, пояснив, что юбку свою решила подкоротить для помощницы — «У нее ноги очень красивые, а она вечно их в брюках прячет, просто жалко», — тотчас принялась за работу.

Павел с минуту смотрел на ее проворные пальцы, вспоминая большие, еще детские руки Эрики. «Интересно, какие у нее ноги? — подумал он. — Тоже ведь всегда прячет их в брюках».

— А ты, случаем, не знаешь, на что она пошла?

— Кажется, на «Love story»[2].

— Так я и думала. Если не ошибаюсь, восьмой раз.

— Стремится жить выдуманной жизнью.

— Ты так считаешь?

— Абсолютно не сомневаюсь. И обо всем этом хотел бы поговорить с вами.

Он видел, что у Сузанны не лежит душа к такому разговору, но твердо решил не отступаться.

— Слушаю тебя, — наконец сказала она.

Павел сел, положив ногу на ногу, закурил. С минуту он подыскивал слова, потом спокойно начал:

— То, что вы устали от Эрики, — ничуть не удивительно. Понятно и то, что вы не видите способа помочь ей.

— Ты же понимаешь, это от отчаяния. Просто не знаю, как к ней подступиться.

— Я тоже не знаю, но поскольку я человек, так сказать, посторонний, мне, пожалуй, это легче, чем вам. Ясно одно: с ней надо как молено больше говорить на самые разные темы. Дать ей выговориться. Это я и хочу сделать. Говорить о себе — разумеется, если чувствуешь хоть капельку доверия к собеседнику — само по себе уже терапия. Но мне нужна ваша помощь. Чтобы не промахнуться, чтобы с самого начала не оттолкнуть ее, я должен знать кое-какие подробности ее жизни. Вашей жизни. Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, ладно?

Сузанна взглянула на него.

— Ты думаешь, это что-то даст? Такое переливание из пустого в порожнее…