«Встречаются во мраке корабли». Броское название повести Зофьи Хондзыньской не следует понимать буквально. В книге польской писательницы нет ни настоящих кораблей — кроме двух корабликов, нарисованных на листе бумаги, — ни дальних плаваний, ни отважных «морских волков». Ее герои действуют на суше. И скромны масштабы их перемещений: Вроцлав — Варшава — поездка в горы — дачный поселок Константин. Впрочем, у большинства из них есть нечто общее с моряками — неподдельная отзывчивость, готовность спешить по велению сердца на выручку тому, кто попил в беду. И этим отзывчивым людям тоже приходится преодолевать многие коварные рифы, прежде чем они достигают намеченной цели.
Название книги одновременно и эпиграф, раскрывающий ее глубоко гуманное содержание. «Встречаются во мраке корабли…» — начало четверостишия знаменитого американского поэта Генри Лонгфелло, в котором говорится о давней традиции мореходов, предписывающей обмениваться ободряющими сигналами при встрече кораблей в ночном открытом море. И, как бы распространяя тот закон человеческой солидарности на дела земные, поэт продолжает: «Так, в океане жизни встретясь, мы говорим друг с другом…»
Поэзия больших чувств всегда была действенным оружием. Вот почему поэт-классик становится первым союзником главного героя книги, нашего современника Павла Радванского. Именно к его вдохновенным строкам, воспевающим прочность человеческих связей, прибегает студент-психолог Варшавского университета, чтобы установить контакт с Эрикой, добровольной затворницей, обиженной на весь свет.
В раннем детстве перенесла она тяжелое потрясение (вынужденная разлука с любимой няней, уход отца от семьи) и к шестнадцати годам, к моменту нашего с ней знакомства, превратилась в существо бесконечно одинокое, несчастное и вместо с том агрессивное, отравляющее жизнь окружающим. Мы получаем представление, насколько это «запущенный случай», как выразился бы специалист-психолог. Но основная задача автора не в демонстрации болезненных сдвигов, а в широком показе того своеобразного общественного движения в миниатюре, которое развертывается вокруг Эрики людьми, стремящимися к ее духовному исцелению. И не случайно список доброжелателей Эрики открывает Павел, юноша, которому органически чужда позиция стороннего наблюдателя. «Его считали добрым, отзывчивым, — отмечает писательница, — но сам-то он знал, что поступки его диктовались не добротой и не отзывчивостью, а какой-то внутренней потребностью, противостоять которой он был не в силах, — просто в какой-то момент чужие дела становились для него важнее своих». Так случилось и после встречи с Эрикой во Вроцлаве, куда он приехал собирать материал для курсовой работы.
Павел оказался вовремя на ее пути. Бросив школу, изолировавшись от внешнего мира, упрямая девчонка переживала глубокий, уже граничащий с нервным заболеванием внутренний кризис, из которого ее мог вывести лишь человек целеустремленный, готовый к самопожертвованию и не менее, чем она, упрямый. Мать потеряла власть над Эрикой, в сущности, капитулировала. Их отношения, проникнутые духом непримиримой взаимной неприязни, не сулят ничего хорошего. Сузанна, ветеринарный врач, без остатка отдается любимой профессии, и ей попросту недосуг всерьез заняться собственной дочерью. Она уповает на медицину, и единственный выход из создавшейся ситуации, невыносимой для них обеих, по ее мнению, — поместить Эрику в лечебницу. А это только подливает масла в огонь. И Павел решается помочь девочке.
Эрика жила во Вроцлаве. Вернее, прозябала в четырех стенах насквозь прокуренной (назло старшим) комнаты… Не так давно я читал книгу польской писательницы Кристины Паенковой «Бегство от запаха свечей» — о Катажине Дубинской, тоже юной вроцлавянке. Катажина бежала из затхлого мирка ханжей-мещан, восстанавливала разрушенный войной Вроцлав и вместе с другими энтузиастами стала новым человеком, созидателем. Какой безотрадной на фоне яркой ее судьбы выглядит участь Эрики, бегущей от людей, одинокой в центре большого города, давно отстроенного, с населением, достигшим уже более полумиллиона. Это горькое и обременительное одиночество. О чем свидетельствует точный слепок душевного состояния Эрики, ее стихотворение:
Воздух удушливой массой
На грудь мою навалился
Тяжестью лет, месяцев, дней, часов, слез,
Отчужденности, пустоты…
Длинный перечень тягот завершается туннелем, «в дальнем конце которого не видно НИЧЕГО». Слово «ничего» было написано крупными буквами, втрое больше остальных. И вот Павел затевает с Эрикой разговор на доступном ей языке поэзии. При этом намеренно цитирует строки Лонгфелло, в которых ниспровергается одиночество. И тем самым как бы подсказывает выход из тупика. Он беседует с ней и о вещах не столь возвышенных, рассказывает не без задней мысли, как ломал себя, заставлял избавляться от недостатков. Исподволь внушает общеизвестную, но спасительную для нее истину, что человек способен на многое. Надо только поднатужиться, поверить в собственные возможности.
