Вспять: Хроника перевернувшегося времени - [21]

Но тосковать можно сколько угодно, суть не в этом. Что конкретно делать, вот вопрос! Легко было Гамлету, у которого имелся выбор — быть, видите ли, или не быть. Бродит по замку, с жиру бесится.

А вот попал бы он в положение, когда выбора нет: быть — и всё! Хочешь не хочешь — быть! И что сделаешь? Повесишься от отчаяния? Так назавтра все равно окажешься живым, и даже без следа на шее!

Но бросим теоретического и вымышленного Гамлета, обратимся, например, к практическому и невыдуманному экскаваторщику Рузину. Он вчера работал без передышки, дал полуторную норму, а сегодня явился к вырытой накануне яме и увидел, что на ее месте даже не пятничная выемка, а четверговое ровное место, будто не касался руды его трудолюбивый ковш.

Или вечные доминошники Кеша, Василич, Рома и Жублов. В прошлый четверг они целый день возились с одним из транспортеров, работали ударно, чтобы закончить хотя бы за час до конца смены и успеть забить в домино партию-другую. Все им тогда удалось, транспортер после этого работал как новый. И вот опять стоит. Ладно, взялись заново чинить, надеясь, что домино их потом утешит.

Починили. Сели играть. А кости опять пошли те же самые. Поменялись партнерами, но кости словно ориентировались на места, а не на людей: Жублову выпадало то, что раньше было у Василича, а Кеше — что у Ромы. Конечно, они не помнили наизусть ходов уже сыгранной игры, но в общих чертах представляли, чем все кончится. И ведь интерес раньше был еще в том, кому бежать за водкой, а сейчас, хоть и поменялись партнерами, но всех терзала мысль, прежде никогда не замутнявшая сознание: допустим, сегодня побегут не Кеша и Василич, а Кеша и Рома — и что? Что изменится от этого в масштабе не дня, а недели, месяца и года?

Кому-то было еще хуже. Иванченко, отправленный вчера вечером с портфелем в Москву, сел в Придонске на поезд, лежал на полке, не смыкая глаз, боялся пропустить момент перехода одних суток в другие. Как и в прошлый раз, с ним в СВ ехал одноногий старик, ветеран труда, как и в прошлый раз, старик долго рассказывал, что его настигла болезнь заядлого курильщика — облитерирующий эндартериит, из-за чего отрезали ногу, показывал протез, рассказывал, как ему делали операцию, и строго-настрого запретили курить. Он попробовал, но понял, что не сможет. Два-три дня терпел, а потом — бессонница, кашель, головные боли, раздражительность. Чем такая жизнь, лучше уж второй ноги лишиться. К чему и шло — он ехал в Москву на обследование, которое, похоже, тоже кончится операцией.

— Вы мне это рассказывали, — буркнул Иванченко.

Старик его не помнил и удивился:

— Когда?

— Мы уже ехали вместе.

— Да? Может быть. У меня память на лица, извините… Но даже если я это рассказывал, я сейчас по-другому расскажу. У меня теперь совсем не такая перспектива. Я мог бы даже не ехать, но дали билет льготный, даром, почему не прокатиться? А на самом деле, раз все обратно пошло, никакой операции у меня на другой ноге не будет! Больше того, у меня и первая нога отрастет! И курить смогу, сколько хочу! Брошу только тогда, когда начал, а начал я, между прочим, в двенадцать лет!

Старик сиял счастьем, представляя долгие годы сладостного и безнаказанного курения.

Его слова навели Иванченко на мысли о том, что, может, действительно, есть что-то и хорошее в случившемся? Вот у него язва открылась три года назад, значит, через три года пройдет?

Убаюканный этими размышлениями, он заснул, не дождавшись полуночи, а очнулся в первую секунду новых суток, разбуженный сердитым локтем супруги.

— Ты вот что, хватит! — сказала она. — Так и будешь меня пугать? Лежу тут, как дура, и жду, когда ты с неба свалишься! Мне это приятно? Больше чтобы никаких поездок!

— Не пошлют, не бойся, — сказал Иванченко. — Обычно в пятницу посылают, а сегодня четверг.

Но утром ему позвонил Перевощиков из Москвы. А Первощикову до этого позвонил Милозверев и поинтересовался, почему опять не появился курьер.

— Гедимин Львович, но вы же сами понимаете… Дела такие творятся…

— Какие?

— Четверг сегодня. Я в Москве вообще-то.

— А, сам приехал! С чемоданчиком?

— Нет. Я здесь оказался, потому что уже был.

А приехал еще в ту среду. То есть среды не было еще, но она, наверно, будет завтра, и я тогда приеду, но, независимо от этого, я уже тут, хотя еще не приехал, — от растерянности Перевощиков путал и себя, и Милозверева, поэтому бросил объяснять и только сказал, оправдываясь: — Вы же знаете, что со временем творится!

— Слышал я про время! Мне все с утра отговорками уши причесывают! Объясняю. Петр Сергеевич: куда бы календарь ни закрутился, жизнь продолжается только вперед. Вы мне сказали: завтра всё будет. И вот завтра пришло. Где ваше всё?

— Нет, но оно же не завтра на самом деле, а вчера!

— Это по календарю вчера! А по факту завтра. Мы с вами когда говорили?

— Мы? В среду, третьего…

— Вот! А среда, третье, было вчера. Сами себе противоречите! Если мы говорили вчера насчет будущего завтра, будущего, заметьте, а не прошлого, то когда оно наступает фактически? Сегодня! — заключил Милозверев.

Хитры они тут, в Москве, подумал Перевощиков. Или наоборот, заумничались до полной дурости: привыкли людей вокруг пальца обводить, думают, и время обвести можно. Но решил не перечить, придумал выход и тут же доложил: