Всеволод Кочетов. Страницы жизни, страницы творчества - [10]

Сходство двух последних отрывков очевидно. Публикуя «Записи» почти двадцатью годами позже повести, В. Кочетов не побоялся повторений. Не побоялся потому, что первое впечатление от таких потрясающих по драматизму событий, как эта встреча на передовой линии огня, неизгладимо, и впоследствии трудно выразить иными словами то, что когда-то вылилось из самых глубин сердца в торопливых заметках фронтового блокнота.

Таким образом, еще в начале творческого пути В. Кочетова отчетливо проявилась одна из его особенностей, о которой в беседе со студентами Литературного института имени А. М. Горького (1960) он скажет:

«Не знаю, кому как, а мне, в частности, необходимо хорошо узнать того, кто послужит прототипом героя моего произведения. Если я его не встречу, то, на худой конец, мне должны о нем подробно рассказать...

Не знаю, кто как, а я способен выдумывать и додумывать лишь в том случае, когда располагаю достаточным «живым» материалом»[28].

«Записи военных лет» показывают, что В. Кочетов хорошо знал бойцов и командиров Второй ДНО, которые послужили прототипами героев его повести. Но было бы ошибкой видеть в Селезневе — Гамильтона, в Фунтике — Бунтина или в политруке роты ВНОС, а потом командире стрелковой роты Загурине политрука Вагурина. В той же беседе со студентами В. Кочетов решительно восстал против «угадывания» реальных лиц, стоящих за персонажами его романов, называя это «нелепейшим занятием», не имеющим ничего общего с подлинной литературой, ибо, если даже писатель стремится передать прообразы «с наивозможнейшей похожестью», «все равно к читателю придут другие лица с чертами, заимствованными не от одного живого лица, а от многих, синтезированные, обобщенные. Это же элементарный закон художественного творчества...»[29].

При всей «похожести» героев повести на некоторых реальных лиц времен войны они являются именно синтезированными, обобщенными образами. Более того, даже в образе коллективного героя произведения — дивизии Лукомцева отражен боевой путь не только Второй дивизии народного ополчения, но и других ополченских дивизий. Поэтому коллективный герой повести, взятый в своем развитии, раскрывает славный боевой путь многих десятков и сотен тысяч советских людей в Отечественной войне.

Все сказанное еще не значит, что уже в этой повести писатель достиг той силы художественного обобщения, когда произведение становится событием в литературе. Достигнув определенных успехов в создании коллективного образа воюющего народа, он не всегда силен в искусстве индивидуализации. Пожалуй, только Кручинин и Загурин наделены своеобразными судьбами и характерами; остальным героям не хватает тех личностных черт и качеств, без которых нет полнокровного художественного образа. Недостаточно уверенно чувствует себя автор и в попытках раскрыть характеры изнутри.

Мы запомнили кочетовские слова, сказанные об ополченцах: «Рабочий класс вступает в бой с фашизмом...» Действительно, ядро народного ополчения составлял рабочий класс. Он цементировал эти воинские соединения, шел в авангарде, показывал образцы железной выдержки, стойкости и пролетарской дисциплины. Поэтому ожидаешь, что образы ополченцев из рабочих займут ведущее место в повести. На первых страницах так оно и есть. На авансцену выдвинуты отличные мастера, представляющие два поколения пролетариев Ленинграда, — Василий Егорович Бровкин и Тихон Козырев. Описанные с теплотой и характерным кочетовским юморком, эти герои «заявлены» столь добротно, что именно на них возлагаешь надежды как на центральные фигуры повествования. К сожалению, в дальнейшем ни Бровкин, ни Козырев не занимают этого места. Они все больше отходят в тень и лишь изредка напоминают о себе своими боевыми делами.

Но, отмечая эти недостатки, нельзя не отдать должное идейной зрелости и творческой целеустремленности писателя, только что вступающего в литературу. В основу своего повествования он положил такое выдающееся патриотическое движение, как народное ополчение. Написанная, — что следует подчеркнуть, — в самый разгар войны, а стало быть, первая по времени, повесть В. Кочетова об ополченцах и поныне сохраняет свое значение как одно из немногих художественных произведений о тех советских людях, которые добровольно, по зову своего сердца, встали на защиту Родины и явились, можно сказать, совестью народа в годину его тяжких испытаний и бедствий.

Первые же повести В. Кочетова показывают, что в литературу входит писатель, который не испытывает никакого почтения к живучей «теории дистанции» и готов самозабвенно работать на «живом материале» текущей действительности. А она в те годы была не просто «текущей», а кипящей, огненной, взрывоподобной.

Народ на войне и в труде, нерушимое единство фронта и тыла — такова тема следующей повести В. Кочетова — «Предместье» (1943 — 1944). И здесь он опирается прежде всего на личные впечатления и фронтовые записи военного корреспондента. Но не только на них. Пригодился также опыт работника сельского хозяйства и журналиста-аграрника.

И в этой повести за спиной ведущих персонажей в большей или меньшей отдаленности стоят реальные лица. На страницах документальных «Записей военных лет», относящихся к августу 1941 года, читаем: «Здесь, в Слуцке, два с половиной года назад начинал я свою журналистскую жизнь литсотрудником маленькой, но ершистой районной газетки, имя у которой было «Большевистская трибуна»... Хорошая то была журналистская школа. Вспоминаю о ней с великой благодарностью. Понятно, что я знал в Слуцке многих, в том числе и секретаря райкома Якова Ильича Данилина, с которым мы были в добрых, дружеских отношениях». Но теперь корреспондент «Ленинградской правды» застал Данилина за делами, никак не похожими на прежние. «Все капустой занимались да картошкой. Из-за них спорили и ссорились. А сейчас... — Он шепнул: — Сидим, думаем, кого в подполье оставить». Думали в райкоме партии и о другом — как не оставить врагу колхозный и совхозный скот, собранный урожай, машины.