Всему виной любовь - [27]

– Когда я вышла замуж, мне едва исполнилось девятнадцать лет. И после свадьбы мы сразу же отправились в Марипосу. Дэвид был единственным, кого я знала в радиусе тысяч километров. И я не говорила по-испански.

Дэвид немного знал язык, достаточно для того, как потом узнала Мариса, чтобы отклонять приглашения гостеприимных жителей их округа.

– Расстояния были слишком огромными, чтобы я могла пойти куда-нибудь пешком.

– А ваши родители? На ферме есть компьютер. Вы поддерживали с ними связь?

– У них не было компьютера, а я не могла позвонить им из-за плохой связи.

Да и что бы они сделали? Даже если бы она обратилась к ним, у них не было денег, чтобы оплатить ей дорогу домой.

– Не ошибусь, если скажу, что у вас не было денег, – ледяным тоном заметил Рэйф.

– Не было, – поникла Мариса. – Из-за своей молодости и неопытности я не знала, как справляться с возникшей ситуацией. Мои родители обожали друг друга. А Дэвид уверял меня, что любит и хочет, чтобы я была в безопасности. Я понимала, что что-то идет не так, но не знала, как противостоять ему.

– О чем думали ваши родители, когда позволили вам выйти замуж в столь раннем возрасте?

– Они поженились молодыми, – пожала плечами Мариса, – и у них все получилось. На браке настаивала я. Мне хотелось, чтобы у меня был дом, который я могу назвать своим. Каждый год мои родители выбирали место, чтобы перезимовать, поэтому у меня было время завести друзей и порадоваться урокам в настоящей школе, вместо заочного обучения. Потом весной мы снова переезжали. Мы с друзьями обещали писать друг другу, но в конце концов переписка сходила на нет, и мне приходилось начинать все заново. Поэтому я вышла за первого мужчину, который предложил мне оседлую жизнь.

– Вы любили его?

– Я была уверена, что люблю. Дэвид очень понравился моим родителям, и они считали Марипосу чудесной идеей, и что у меня наконец появилась какая-то тяга к приключениям. Все казалось таким романтичным. – На ее губах заиграла едва заметная циничная улыбка. – Так и было бы, если бы мы подходили друг другу. Для меня та ферма стала настоящей тюрьмой. Я чувствовала себя такой одинокой. Когда Дэвид сердился на меня, он мог исчезнуть на пару дней, а я оставалась в полной изоляции. И я не знала, что мне делать.

Холодный ветер с моря заставил ее поежиться.

– Пойдемте в дом, – резко предложил Рэйф.

– Нет, я лучше останусь здесь. – На террасе она могла дышать. – Потом я забеременела. Дэвид не хотел этого ребенка. Я потеряла его на раннем сроке, и муж сказал, что испытал огромное облегчение. Его и так все устраивало. Он никогда не хотел иметь детей.

Лицо Рэйфа превратилось в камень.

– Тогда я поняла, что мне некого будет любить и у меня не будет ребенка, который полюбит меня. Чаша терпения переполнилась. Я впала в депрессию, и когда Дэвид сделал все для того, чтобы я не смогла поехать к больной матери, я была слишком бессильна, чтобы воевать. Мне хотелось только одного – умереть.

Повисла тягостная пауза. Мариса опустила глаза и принялась рассматривать свои руки, которые она сжала так сильно, что у нее побелели пальцы.

– Но потом приехали вы, и я увидела возможность вырваться. – Появление Рэйфа пробудило ее от летаргического сна, в котором она пребывала на протяжении многих дней. – К тому же мне показалось, что я опять беременна, поэтому я решила воспользоваться любым шансом уехать из Марипосы.

– Вы говорите, что Дэвид не проявлял насилия, почему же вы думаете, что он причинил бы вред собственному ребенку?

– Физически нет, – поспешно ответила она и замолчала. – По крайней мере, я так не думаю. Но боль ведь можно причинять по-разному. Дети не развиваются, зажатые в тиски диктаторского режима.

– Значит, вы сказали ему, что у нас была близость, и этот ребенок мой.

– Я больше ничего не смогла придумать, – сказала, как есть, Мариса. – Месяц спустя, когда я прилетела в Новую Зеландию, Дэвид начал названивать и требовать, чтобы я вернулась к нему. Но я уже знала наверняка, что беременна. Меня охватило отчаяние. Родители нуждались в моей помощи, и меня пугала сама мысль о возвращении в Марипосу. Я сделала единственную вещь, чтобы заставить Дэвида навсегда отказаться от моего ребенка. Я использовала вас, и мои слова возымели действие. И я не могу сказать, что сожалею о том, что обманула его. Ради безопасности Кира я бы пошла на это еще раз.

Выражение лица Рэйфа оставалось безучастным.

– Рэйф, мне очень жаль, что я втянула вас в это дело. Но тут не должно возникнуть никаких проблем, никто ничего не знает… – Мариса запнулась, вспомнив его слова о том, что жители Марипосы считают, что она спала с ним.

– Может быть. Но в Марипосе считают, что ваш муж уехал оттуда из-за нашей связи.

– Он уехал из Марипосы? – вскочила Мариса, потрясенно глядя на Рэйфа. – Когда?

– Через шесть месяцев после вашего отъезда. Почему вы так напуганы? Если он не хочет иметь детей, Кир все равно находится в безопасности, даже если Браун узнает, что это его сын.

Мариса поежилась, услышав вдалеке резкий крик чайки.

– Я думаю, он воспринимал меня как своего рода принадлежащее ему имущество, – после продолжительной паузы сказала она. – Любовь для него значила – значит – обладание, а не уважение. Он рос в детском доме, где приходилось сражаться за то, чтобы сохранить у себя какую-нибудь вещь. Я боюсь, что если он узнает о том, что Кир – его сын, он захочет обладать и им тоже.