Всемирный следопыт, 1927 № 07 - [33]
— Хитер ты, Василий, — сказали хуторяне. — Есть ли еще такие хитрые люди на свете?..
— Действительно, вся наша порода Серьгой очень хитрая, — согласился Василий.
Весной нынешнего года гривенцы не очень-то лакомились «дикой яичницей» — крупная птица водилась в дальних, неприступных плавнях.
С июня стало заметно, что нынешний год урожайный по дичи: густо засеяли черные точки лиман.
— Молодых гусей богато[57]), ох и богато! — говорили казаки. — Будут жрать пшеницу почем зря…
Серьга прислушивался к разговорам, и его мнение было такое:
— Да, нужно истреблять прожор, покуда они еще не окрепли. Нужно истреблять…
Свое мнение высказал Василий казакам.
— Но как лее ты станешь истреблять? — спросили Серьгу. — С подползу если бить, так гусь очень сторожкий, а в закром он к тебе не полетит. Хотя перехитрил ты утей, но чтобы гусей мог, — этого не ожидаем!
— Я и гуся перехитрю, — сказал Василий, — и не только что молодого: вожатого[58]) перехитрить беруся.
— Ну уж, извиняй, нет!
— Что ж, погрохочете надо мной, как прошлой осенью. Может, и мне на вас погрохотать доведется.
В июле начались гусиные нападенья на копны. Серьга соображал:
— Где бы место, полюбленное гусями, подметить? Не подметишь: в разные места они летают на степь. Видимо, на острове ловить их придется…
Спрашивала Василия жена:
— Что это ты чудное затеваешь?
— Мое дело, — отвечал хитрый Серьга. Он уже набил две четвертных бутыли горохом, теперь набивал третью.
— Ну-ка, поди достань виноградный спирт.
Жена Серьги заворчала:
— Еще выдумал! На всякую дрянь переводить спирт. На виноградном-то я намереваюсь настоять к празднику жердели[59]).
— Ничего, настоишь и на хлебной. Мне спирт до крайности нужен. Крепость большая в нем.
— А для какой, все-таки, надобности тебе спирт?
— Говорю — мое дело!
Покачивая головой, пошла жена Василия за бочонком спирта.
Через три дня Серьга выкатил из четверти несколько горошин. Раскусил их, скривился и сказал:
— В самый раз будет…
Солнце склонялось к закату. Василий плыл на своей плоскодонке. В плоскодонке лежала груда чувалов[60]).
Долго греб Василий. Оставил весла, когда плоскодонка ткнулась носом в берег острова. Серьга выгрузил чувалы, осторожно перекинул через плечо веревку, на конце которой были завязаны четверти о горохом, и, обремененный ношей, по зыбучему берегу зашагал.
Рассуждал сам с собой Василий:
— Не ранее утра дорвутся гуси до моей закуски: сытые они с хлебов прилетят. Эх, горюшко, — костер ночью распалить нельзя: гусей напугаешь. Ну, ладно, укроюсь чувалами, небось не сдохну.
Близ берега, на черноземной плешине, утоптанной птицами, раскидал Василий горох. Одну четверть высыпал, две про запас оставил. Угасала вечерняя заря, на зареве заката четко печатались птичьи треугольники, разноголосно стонал лиман. Василий, смастеривший камышовый шалаш, приспосабливал из чувалов постель.
Тяжело махая крыльями, проплыла над шалашам цапля. Зоркая птица увидела горох на черноземной плешине, снизилась, клюнула. Забеспокоился Серьга:
— Прогнать надо эту чортову дуру. Она немало гороха сожрет.
Уже собрался Василий пугнуть цаплю, вдруг хитрого казака осенила мысль:
«Зачем ее гнать: пускай наклюется.
Поглядим, будет ли она вытворять чудеса…»
Только четыре горошины проглотила цапля, — и заплясала, веселая.
— Действует, — радостно подумал Василий. — Ну, попляши, милая, я на тебя позабавлюсь!
Гуси запоздали. Луна уже глядела светлой, оловянной сковородкой, когда грузные гуменники[61]), серые гуси[62]) и казарки[63]) зашлепали по воде с характерным гусиным разговором.
— Обмываются, сейчас на берег вылезут, — ждал Серьга, — Может, и ночью маленько поклюют…
Луна взлезла высоко. Из шалаша хорошо видно было, как выбрались гуси из воды, как спрятали они головы под крылья. Только один остался настороже, вытянув шею.
— Так и знал! Не ранее утра закусывать будут, — досадливо шепнул Василий.
Но в этот момент гусь-часовой протянул шею к земле и зачмокал клювом. Скоро тишину ночи прорезал веселый гогот.
Через несколько минут Серьга был зрителем редкостного представления.
Приземистые птицы танцовали на коротких, перепончатых лапах. Гуси бросались в драку, стремительно нападали друг на друга, но, споткнувшись в боевой схватке, нежно обнимались, волоча по земле крылья. Некоторые пробовали взлететь, нелепо кувыркались в воздухе, — и падали, словно подстреленные.
Пронзительный гусиный оркестр переполошил обитателей острова. Забухала выпь[64]), прилетела на место птичьего болота болотная сова: она кинулась на мертвецки пьяную казарку.
Серьга выскочил из шалаша с чувалами:
— Вишь ты, какая охотница чужую добычу отбивать!
Появление человека ничуть не встревожило охмелевших гусей. Они масляно поглядывали на Серьгу, который неутомимо совал их в чувалы. До зари проканителился Василий с пьяницами. Заснувшую, укачанную пляской цаплю, он не взял.
— На кой бес мне она! — сказал Серьга. — Еще глаза повыклюет гусям, спьяну, в чувалах…
Малиновой зорькой плыл Василий до дому. Разговаривал он со своими пленниками:
— Приуныли теперь, гулены, а какие веселые вы были ночью. Помните, как притаптывали, али забыли? Понимаю — опохмелиться вам надо…
