Всемирный следопыт, 1927 № 07 - [35]
Такой опытный пилот, как Ричард Бэрд (перелетевший на аэроплане через Северный полюс незадолго до полета Амундсена на дирижабле «Норвегия» в 1926 г.), во время своих полетов каждые полчаса прибегал к помощи секстанта. Он резко критиковал решение Линдберга ограничиться лишь индукционным компасом, рекомендуя ему взять с собой также секстант. Но отважный летчик оставался глухим к этому и подобным советам.
Линдберг знал свой моноплан, как самого себя. Он был уверен в нем, как был уверен в том, что совершит с успехом свой гигантский прыжок с американского материка в Европу.
В течение целого года Линдберг готовился к нему и совершил несколько пробных полетов. Один из них, уже на «Духе Сан-Луи», он сделал между Сан-Диего и Сан-Луи, безостановочно пролетев свыше 2.800 км. При этом он ориентировался лишь по своему индукционному компасу. Результаты получились вполне удовлетворительные: несмотря ни сильный дрейф (снос ветром) и постоянное колебание магнитной стрелки, он спустился только в десятке километров от Сан-Луи.
Трагическая гибель Нунгессера и Коли не остановила Линдберга, и он решительно объявил, что вылетит с Рузвельтовского поля (близ Нью-Йорка) в ночь с 19 на 20 мая.
Чарльзу Линдбергу 25 лет. Он родился 2 февраля 1902 г. в городе Детройте. Отец его был фермер, швед по национальности. На небольшой ферме в Литль-Фолл (штат Миннезота) юный Линдберг проводил летние вакационные месяцы, вспахивая трактором отцовские поля.
Весной 1920 г., уже будучи студентом («инженерного отдела»), он приехал на побывку к отцу — и здесь, наблюдая однажды спуск аэроплана, давно уже мечтавший об авиации Чарли окончательно выбирает карьеру. Он бросает университет и поступает в военную школу в Линкольне. Отец и мать не мешают ему: оба верят в будущность авиации и одобряют выбор сына.
Вскоре из Чарли выработался выдающийся пилот. Земляки Линдберга хорошо знают высокого, беловолосого, красивого юношу с большими синими глазами, еще недавно летавшего над их селениями на стальной птице. Никто из них не думал тогда, что «сумасшедшему Чарли» готовится мировая слава.
В 1924 г. старик Линдберг умер. Выполняя волю отца, выраженную в завещании этого чудака, Чарли с аэроплана развеял над фермой пепел сожженного трупа…
После смерти мужа мать Линдберга переехала в Детройт. Средств, чтобы вести праздную жизнь, столь свойственную американской женщине буржуазных кругов, у нее не было. Жалованья сына едва хватало на его собственные нужды и совершенствование в избранной им профессии. С матерью Линдберг делился всеми своими планами, и они оба решили, что рано или поздно он побьет мировой рекорд.
Чтобы поддержать сына, Еванжелина Линдберг поступила преподавательницей химии в женскую Детройтскую школу.
Она верила в своего Чарли, и не только без ужаса, но даже одобрительно встретила его проект перелета из Нью-Йорка в Париж. Она настолько была уверена в успехе, что даже не бросила классы и не пошла провожать сына на Рузвельтовское поле. Когда во время урока, 21 мая, ее позвали к телефону, и мать узнала, что ее сын уже благополучно несется над океаном, она поблагодарила за эту весть и уверенным тоном заявила: «сегодня Чарли будет в Париже».
Еванжелина Линдберг не ошиблась.
— Вначале все было против меня, — рассказывает Линдберг. — В ночь с 19 на 20 мая стояла самая неблагоприятная для полета погода. Весь день, не переставая, шел дождь, и Рузвельтовское поле, окутанное густым туманом, походило на тонкое болото. На аэродроме, у большого ангара, в котором находился мой моноплан, собралась толпа человек в пятьсот. Дождь разогнал любопытных. Остались лишь люди, близкие к авиации.
Меня очень тронуло, что перед самым моим отправлением прилетел командор Чарльз Бэрд на своем огромном Фоккере, готовившемся к такому же перелету. С ним прибыл его летчик Акоста и капитан Новилл. Прилетел и Чемберлин, собиравшийся лететь вслед за мной в Европу и, как известно, блестяще побивший мой рекорд на дальность. Они искренне желали мне успеха, но опасались, что я, непременно усну в дороге, не выдержав 34-часового перелета без отдыха.
Никто из них не верил в силу моего противосонного средства. А между тем оно было очень несложно: попросту я совершенно, укрылся от ветра — и только…
Взял я с собой 451 галлон бензина, то-есть на 145 галлонов больше, чем запасался обычно, и 20 галлонов масла. Таким образом, я был вполне обеспечен для полета в радиусе 7.700 км, — конечно, при условии благоприятной погоды. До Парижа мне нужно было сделать 3.600 миль (около 6.300 км). Зато вес моноплана значительно увеличился, что и сказалось в момент отрыва его от земли. Грязь на Рузвельтовском поле сильно мешала разбегу. Впереди находился знаменитый овраг, в который в прошлом году свалился Функ на аэроплане Сикорского, при чем вместе с аппаратом сгорели два авиатора. Здесь же, неподалеку от меня виднелся памятник этим летчикам, погибшим при попытке перелететь через Атлантику. Он имеет вид пропеллера с согнутой лопастью. Правда, это на меня не производило сильного впечатления, но все же мысль об участи аппарата Сикорского и погибших товарищей упорно не выходила из головы. А тут еще мой моноплан не бежал, а буквально «ерзал» по вязкому аэродрому.
