Всем смертям назло - [20]

— Ничего, сестричка, мы еще повоюем…

Отворачивался к окну и пристально всматривался в зеленеющие деревья, просторное голубое небо. И хлестала старого геолога зелеными ветвями по глазам тайга. И бередила душу надсадным зовом:

"Зачем ушел от меня, Иван? Приди, залечу твою рану".

Дал бы кто Егорычу крылья, сбросил бы он опостылевший больничный халат, зажал бы свою неугомонную рану и ринулся бы в омут тайги. Но где они, эти крылья? Жизнь подрубила их.

Зимой навещали друзья. До сих пор лежит в больничной тумбочке привезенная ими кедровая ветка. Бывало, долгой бессонной ночью достанет ее Егорыч, прижмет к щеке — и зашумит, застонет тайга в гнетущей тишине палаты, и забасят голоса друзей-геологов:

"А помнишь, Иван, как в Уссурийской?.. А помнишь, как на Камчатке?.. А помнишь?.."

Все помнит Иван.

И гордую радость новых открытий, и ласкающее тепло таежного костра, и хилые плоты на свирепых горных речках, и шестидесятиградусные морозы, и огненные кольца лесных пожаров…

Все помнит Иван.

Одного не может понять. Неужели его, победившего сотни смертей, перешагнувшего уйму невзгод, скрутит нелепая болезнь? Неужели посмеет?

В один из моментов Егорыч попросил позвать к нему Кузнецова. Врач вошел, сел на стул.

— Как самочувствие, Иван Егорович?

— Мы не дети, доктор! К чему играть в прятки? Сколько мне осталось жить?

— Егорыч…

— Знаю, мало! — перебил Ларин. — Я о другом хочу говорить. — Егорыч помолчал, потом заговорил отрывисто: — Я слышал о всяких пересадках… Не специалист, не знаю. Говорят, пробуют и на людях. Моя песенка спета. Вы знаете это лучше, чем я. У меня крепкие, здоровые руки. Группа крови у меня и у него одна и та же. Вы понимаете, о ком я говорю. Рискните, доктор! Я согласен. — Егорыч посмотрел на свои руки и опять заторопился: — Я дам письменное согласие. Вот оно. Сережа молод, ему надо жить. А мои дни сочтены… Риск стоит того… Если не получится пересадка, ему это ничем не грозит. В случае же удачи… Прошу вас, Григорий Васильевич!.. Это — мое последнее желание…

— Егорыч, дорогой вы мой! — взволнованно заговорил Кузнецов. — Я — я понимаю ваши чувства. Но, к сожалению, существует в медицине такая вещь, как тканевая несовместимость. Так называемый барьер… Если бы я даже смог пересадить ваши руки Петрову, они не приживутся. Наука на пути к таким операциям, но еще не дошла.

— Не думайте только, что это минутный порыв или еще там… — сказал Егорыч. — Нет. Я долго думал, прежде чем решился… когда понял, надеяться мне больше не на что. Тешил себя мыслью, что хоть руки мои… А вы мне про барьер… Эх, да сколько их, этих барьеров, на пути человека! Вот они, руки, берите их, отдайте другому! Может быть, завтра или… они уже никому не будут нужны. Никому…

Кузнецов крепко стиснул руку Егорыча. — Не терзайте ни себя, ни меня.

— Ладно, не буду. А диагноз моей болезни не скрывайте от меня. Я знал давно, с самого начала… у меня рак… С пересадкой рук я не придумал. Слышал по радио, американцы сделали такое…

— То была простая рекламная сенсация. Через неделю кисти ампутировали.

— А я боялся — умру, не успею… бумажку написал… оказалось, зря…

15

Как ни старались Григорий Васильевич с Таней скрыть, в какой палате лежит Егорыч, Сергей узнал об этом. В приоткрытую дверь он высмотрел, что до нее надо сделать около семидесяти шагов.

"Семьдесят шагов! — думал Сергей. — Семьдесят раз перенести вес тела на больную ногу и мгновенно выбросить вперед здоровую. Костыль бы какой-нибудь! А чем держать? Ничего, плечом буду упираться в стену. Она покрашена, плечо должно скользить. На перевязке попрошу подложить под бинт больше ваты. У меня без отдыха получается пятьдесят шагов. Мало. Но это же не упираясь в стену! В коридоре лежит ковер. Идти по нему трудней, не хватало еще грохнуться среди дороги. Прибежит Кузнецов: "Кто разрешил, черт возьми!"

План перехода от своей палаты да палаты Егорыча был разработан основательно, до мельчайших подробностей. Осталось самое трудное: осуществить его. Сергей уже представил себе, как он войдет к другу и совершенно спокойно, словно они только вчера расстались, скажет: "Здравствуй, Егорыч! Вот забежал навестить тебя!" Егорыч улыбнется. Приподнимется на локте и воскликнет: "Вот это да! Вот это я понимаю! То есть сам ходишь! Ну, садись, рассказывай!" Сергей сядет…

"А в какое же время я пойду? — неожиданно вставал новый вопрос. Соберется толпа, увидит Кузнецов — и все… В тихий час!" — осенило Сергея.

Когда он вышел за дверь, первое, что поразило его и заставило остановиться, — это необыкновенная длина больничного коридора. Узкий, безлюдный, он тянулся куда-то в глубь здания, и казалось, ему нет конца.

"Неужели до той двери семьдесят шагов?" — ужаснулся Сергей, робко делая первый шаг.

Заканчивая семнадцатый, Сергей увидел людей в дальнем конце коридора. Их было четверо. Они медленно двигались к нему навстречу, наклонив головы друг к другу, тяжело приседая на ноги. Взглянув ниже, Сергей заметил в их руках носилки, покрытые белым.

"Больных так не носят! — с непонятным страхом подумал он. — Чего я боюсь?" — резко, как внезапный выстрел в тишине, ударила мысль. От нее закружилось в голове, тошнотворно засосало под ложечкой.