Всем смертям назло - [11]

Начали хорошо. Первый, второй, третий экипажи отстрелялись на «отлично». Командир части подмигивает Афанасьеву, ус свой будённовский покручивает — доволен. Наконец, остался последний танк изо всей роты. Командир доволен — уже есть семьдесят процентов отличных оценок. Теперь даже если этот последний пальнёт в чистое небо, первое место всё равно обеспечено роте Афанасьева.

— Ну, пускайте своего замыкающего, капитан, — сказал Афанасьеву поверяющий полковник, пытаясь разглядеть через щель блиндажа машину, выходившую на исходный рубеж.

— Погрузить боеприпасы, — тихо скомандовал в микрофон Афанасьев.

Полковник нажал на кнопку секундомера. Снаряды погрузили быстро, завели двигатель, рванулись вперёд. «Пока слава богу», — подумал Афанасьев, но поймал себя на том, что волнуется пуще прежнего. И волновался он не без основания. Наводчик в этом танке был прямо никудышный, почти год служил в хозчасти, сапожничал, и на тебе — за неделю перед инспекторской поверкой его подкинули Афанасьеву.

Был нехитрый расчёт у Алексея Николаевича. Решил выпустить этот экипаж последним, под занавес.

«Закончится поверка, я за тебя возьмусь, сапожник, снайпером сделаю. Телеграфный провод снарядом будешь перекусывать», — шептал Афанасьев, глядя, как танк пылит по полигону. Вдруг стоп, остановка.

— В чём дело? — спросил Афанасьев в микрофон.

Отвечал наводчик.

— Понимаете, прицел залепило песком. Боимся, в пушку попало. Разорвёт ведь…

— Идите, капитан, разберитесь, — нахмурившись, сказал полковник.

Алексей Николаевич выскочил из блиндажа. Наводчик, заряжающий и сержант — командир танка мялись около машины.

— Дайте угол снижения, опустите ствол, — еле сдерживаясь, скомандовал Афанасьев. Лицо его покрылось красными пятнами. Наводчик вскарабкался на башню, не торопясь скрылся в танке. Пушка медленно стала опускаться к земле. Алексей Николаевич вынул из кармана галифе отглаженный белый платок, сунул руку в ствол пушки, тернул по нарезам.

— Где пыль, от которой пушку может разорвать? — отчеканил Афанасьев, протягивая сержанту чистый платок.

И только успел он отвести руку от ствола, как раздался громоподобный выстрел. Всё вмиг окуталось столбом коричневой пыли.

Из блиндажа хорошо было видно, как выстрелила пушка, как, нелепо взмахнув руками, упал Афанасьев.

Пыль рассеивалась медленно. Оглушённые, с запорошенными глазами, сержант и заряжающий склонились над командиром роты. Из башни высунул голову наводчик:

— Товарищ капитан! Нога соскользнула на механический спуск. Товарищ капитан, честное слово…

Алексей Николаевич сел, потрогал уши — кровь. Слова наводчика долетали до него словно из глубокого колодца. Он выплюнул кровь изо рта, несколько раз тряхнул головой, словно пытался сбросить только что кем-то надетую фуражку.

— Почему орудие оказалось заряженным? — спросил он и не услыхал своего голоса.

— Я подал снаряд, — заспешил заряжающий, — мы ведь подходили к огневому рубежу.

— А вы знаете, что это грубое нарушение? — сказал Афанасьев, глядя на вспаханную впереди снарядом жирную глину. И тут же подумал: «Хорошо, что не осколочный, а простая болванка, размело бы всех начисто».

— Разворачивайтесь на исходный рубеж! Начинайте упражнение сначала! — приказал он, вставая.

«Пропало наше первое место, и поделом», — размышлял Афанасьев, подходя к блиндажу. Но поверяющий полковник повёл себя неожиданно.

Когда злополучный танк отстрелялся, и, как ни странно, отстрелялся на «хорошо», полковник крепко пожал руку Алексею Николаевичу.

— Молодцом, капитан. Действовали вы, можно сказать, в условиях, приближенных к боевым. Не растерялись. Первое место по-прежнему за вашей ротой. Поздравляю.

ПЕРВЫЕ В ЛЮБЛИНЕ

Это случилось за неделю до его поездки в Койкары.

Алексей Николаевич собирался идти в школу к пионерам, потом в Дом офицеров — он был избран в комиссию, которая занималась подготовкой вечера встречи допризывников с ветеранами, — как вдруг позвонили. Алексей Николаевич открыл дверь.

— А жены вашей нету, Александры Васильевны? — спросила немолодая женщина с большими руками, торчащими из коротких рукавов старого вылинявшего плащика.

— На работе она, я один дома, значит так, — сказал Афанасьев. — У вас что-то случилось, наверное?

— Да как вам сказать, — замялась женщина. — Стесняюсь я.

— Проходите в комнату, посидим, — пригласил Алексей Николаевич.

Женщина покосилась на чистые накрахмаленные чехлы, застыдилась своего плаща.

— Садитесь, ну что вы, — смутился Алексей Николаевич.

— Я с такой просьбой, что и не знаю, с чего начать. Все мне соседи про вас говорят. Я и пошла. Живу здесь недалеко. Работаю в швейной мастерской недавно, и нет у меня права ясли требовать. Девочка крохотная, полтора годка, как одну оставлю? Дитя не моё — сестры, та заболела крепко. Вот и советуют — пойди к Герою.

— Да, дело тут, прямо скажем, не лёгкое, — вздохнул Алексей Николаевич. — С яслями трудно. В садик проще место найти. Опыт-то у меня кой-какой есть. Я в домоуправлении нашем уже два года и ремонтом, и квартирами, и садиками занимаюсь. Значит так, сейчас я в школу должен идти — пригласили следопыты на встречу. Опаздывать не полагается, а вы мне адресок свой дайте, вечером забегу к вам, всё продумаем как следует. Договорились?