Всем штормам назло - [38]

Жить в том захолустье было тоскливо, особенно зимой, когда заносило снегом так, что приходилось откапывать окна и проделывать траншеи. Почту, газеты, журналы привозили два раза в год: в январе и летом. Большинство находило развлечение на дне стакана. Завойко увидел, что некоторые его подчинённые окончательно спиваются. Никакие воспитательные беседы на них, естественно, не действовали. Тогда он превысил свои полномочия, распорядившись отпускать водку из единственного магазина, который ею торговал, только по его запискам. Ходить каждый раз к губернатору за разрешением не хотелось даже самым заядлым выпивохам, поэтому пьянство в Петропавловске несколько уменьшилось.

Но чтобы как-то развлечь людей, Юлия Егоровна два раза в месяц давала балы. Балы — конечно, громко сказано, но для Петропавловска это было заметное событие, которого ждали с большим нетерпением. Обычно бал начинался около семи часов вечера и заканчивался в полночь, но иногда увлекались и танцевали до двух-трёх часов ночи. В шесть часов вечера окна губернаторского дома ярко освещались, а в седьмом бал был в полном разгаре. Кавалеры приходили пешком, проваливаясь по дороге в сугробы, а дамы с шиком подъезжали на собаках. Оркестр состоял из скрипки, флейты и металлического треугольника, но под его музыку, очень напоминавшую «Чижик, пыжик…», молодёжь лихо отплясывала знаменитую камчатскую «восьмёрку». Люди постарше играли в карты, но не на деньги. Завойко этого не допускал. Организовывала Юлия Егоровна и домашние спектакли для нижних чинов, которые ставились в казарме. Каждое такое событие было праздником для жителей города, тем более, что артисты сами делали декорации и костюмы, привлекая к этому делу всех знакомых. Публика потом очень сопереживала актёрам, поскольку многие чувствовали и себя участниками постановки.

Вновь прибывших офицеров Василий Степанович принимал в своём доме, внимательно расспрашивал об их прошлой службе, чтобы составить себе впечатление. Обычно эти беседы заканчивались напутствием: «Если, господа, уже заехали в далёкий край, то прошу служить». Затем в их обустройстве и вовлечении в петропавловское общество принимала участие Юлия Егоровна, приглашала их к себе на обед.

Когда Василий Степанович принимал дела у своего предшественника, капитана 1‑го ранга Ростислава Григорьевича Машина, его ждал сюрприз. Незадолго до его приезда американское китобойное судно доставило в Петропавловск восемь японцев, спасённых с гибнувшего судна. Шкиперу американского китобоя кормить их было нечем, а главное, не хотелось это делать даром, поэтому он попросил разрешения оставить спасённых в Петропавловске. К японцам отнеслись хорошо. Как положено, о случившемся доложили в Петербург. Завойко решил воспользоваться их пребыванием на Камчатке, поскольку раньше весны будущего года отправить их на родину возможности не было. Он выяснил, кто из японцев грамотный, таких оказалось двое, и приставил к ним двух смышлёных кантонистов, чтобы те учили японцев русскому языку, а сами учились у них японскому. Надзор за обучением он поручил одному из чиновников. Японцам при Завойко жилось совсем неплохо. Их снабжали всем необходимым, даже джином, одели в соответствии с суровым климатом. Деньги на их содержание Василий Степанович выделил из экстраординарных сумм кораблестроительного департамента, за что потом хлебнул неприятностей от министерских чиновников. Через год из столицы поступило указание отправить японцев сначала в Русскую Америку, а оттуда на компанейском судне в Японию. Камчатский губернатор понимал, что люди истосковались по дому, а это ненужные дополнительные мучения несчастным. Он отправил японцев в Аян и попросил начальника Аянского порта не посылать их в колонию, а сразу отправить в Японию. Но тот выполнил указание правления Российско-американской компании и не решился руководствоваться здравым смыслом и сочувствием к людям, как это сделал Завойко.

Шло время. В семье Завойко добавилось ещё трое детей, жила губернаторская чета очень скромно, но дом их всегда был открыт для гостей.

Юлия Егоровна была талантливым человеком. Она вела дневниковые записи и на их основе оставила интереснейшие, прекрасно написанные воспоминания, которые были опубликованы в 1876 году. Вот как она писала о себе: «Бедный люд на Руси богат детьми. Я сама тому живой пример: у меня выросло десятеро; а в моей длинной, длинной жизни я не испытала ещё, что значит жить и не ломать себе постоянно голову: как бы тут, как бы там урезать, чтобы свести концы с концами». Детям она отдавала почти всё своё время. Вот начало одного из дней, описанного в её записках: «17 августа утром мои старшие дети, Жора 12, Стёпа 10 лет, принялись со мною за урок истории; Паша, 8 лет, занимается чистописанием; Маша и Катя, 7 и 6 лет, шьют подле меня. Гувернантки у меня нет, и дети всегда со мною».

Шёл 1854 год. 17 августа оказалось для Юлии Егоровны особенно памятным: в тот день в Авачинскую бухту вошла неприятельская эскадра из англо-французских судов.

Союзники, прочно застрявшие под Севастополем, ожидали лёгкой победы на далёкой восточной окраине России.