Вселенские Соборы - [62]

Никео-Цареградский символ

Лишь спустя ряд столетий было бесспорно признано вселенское достоинство как самого II Константинопольского собора 381 г., так и связываемого с ним ныне символа веры. Последний начал свое вселенское бытие в лоне этого собора. Но обстоятельства его рождения до сих пор остаются (и, по-видимому, навсегда останутся) точно и протокольно неясными. Только со времени IV Вселенского Халкидонского собора 451 г. наш символ начал приобретать всеобщую известность и обязательность. Знаменитый собиратель материалов для истории церкви Tillemont (Mйmoires. T. IX) заметил и подчеркнул, что этот наш всеми церквами и даже сектами мира согласно употребляемый символ веры на фоне множества древних символов по своей букве наиболее близок к символу, читаемому нами теперь в тексте «Анкората» (т.е. «Якоря Веры») св. Епифания Кипрского. Сочинение это написано в 374 г. Критика текста Епифания нашим проф. А. П. Лебедевым (учителем Н. Н. Глубоковского) доказала, что в тексте Епифания каким-то поздним переписчиком сделана прибавка. K букве просто Никейского вероопределения механически приписана вся вторая половина более позднего Никео-Цареградского символа. Полный же текст этого последнего в первый раз попутно приводится лишь в протоколах IV Вселенского Халкидонского собора. A после этого, без всяких споров и разговоров, этот символ веры как бы автоматически разливается по всем церквам Востока и Запада. Без всяких сомнений и возражений, в порядке молчаливой практики принимается даже и во всех периферических странах Востока, удалившихся и оторвавшихся от кафолической церкви, – в церквах монофизитских и несторианских.

Символ этот довольно рано (VI в.) приобрел на практике, без всякой формальной санкции, название Никео-Цареградского. Таким названием внушалась мысль, будто он издан II Вселенским собором, на что собор этот не был уполномочен. Ни самим собором (381 г.) и никем из его участников и современников этот символ веры II собору не приписывался.

B специальной литературе эта отрицательная сторона выяснена неопровержимо. Вот аргументация самого Адольфа Гарнака. Собор 381 г. и не мог издавать символа веры, ибо не был вселенским. И канонические постановления его получили общее признание лишь после Халкидонского собора. Западные епископы под водительством Амвросия Медиоланского, как мы видели, критиковали Константинопольский собор 381 г. как собор местный и дефективный, но, придираясь к нему во всем, «западные» не упрекнули его ни в умалении, ни в изменении Никейского вероопределения. A какой вопль негодования подняли бы римляне, если бы из этой для них «лжестолицы» – Константинополя вдруг вышел какой-то новый символ веры! Монополия вероопределения I Никейского собора была столь общепризнана, что по этой как бы абсолютной мерке проведен был под водительством уполномоченного Римом Кирилла Александрийского весь III Вселенский собор в Ефесе 431 г. Разрывавший с Кириллом временно целый собор «восточных» под водительством Антиохии и не подумал упрекнуть кирилловскую сторону в сокрытии и замалчивании Никео-Цареградского символа веры. Словом, до Халкидона 451 г. наш символ «как бы» не был даже и известен.

Его безмолвная победа и всеобщее принятие после 451 г. вполне объяснимы из большого совершенства его текста в сравнении с текстом никейским. He говоря об ограниченности задачи Никейского ороса (только одним спорным догматом о божестве Сына), текст Никео-Цареградского символа весь написан на другом фоне. Из 178 слов Константинопольского символа только 33 взяты из никейского.

He мог собор борцов против арианства 381 г. вычеркнуть из никейского текста как якобы лишние и ничего не говорящие слова: «Бога от Бога» и «из сущности Отца».

Собор 381 г. так подчеркнуто провозглашал никейскую веру, что без оговорки тут же издать новый, пусть и очень удачный, символ веры не мог.

В текст Епифаниева «Анкората» наш полный символ вставлен с таким предисловием: «Эта вера передана нам от св. апостолов и в церкви во св. граде, от всех вместе св. епископов числом свыше трехсот десяти». Ясно, что дело идет о 310 отцах никейских и что тут именно Никея (а не Иерусалим) украшена эпитетом «св. града».

Английский ученый Хорт риторические слова «св. град» истолковал в смысле Иерусалима. И потому изучил тексты всех символов веры Иерусалимского округа церкви. По выводам Хорта, первая часть всех этих символов явно отредактирована по никейской формуле. A дальнейшие формулы о других догматах взяты из иных местных символов. По гаданию Хорта, в 60–70-х гг. IV в. шла оживленная работа по формулировке крещальных символов. Плодом такой работы на Востоке, принятым в Иерусалимской церкви, и был этот символ. Его Кирилл Иерусалимский и использовал для своих катехизических поучений.

Когда на Константинопольском соборе 381 г. устрояли мир церковный для Востока и проверяли православие отдельных групп и лиц, то известно, что признали православность, в частности, и Кирилла Иерусалимского. Каким образом? Вероятно, через прочтение исповедания веры. Вот с этой целью Кирилл и прочитал свой Иерусалимский символ веры, по которому он вел свои катехизические поучения. Это был текст по букве, почти в точности совпадающий с нашим привычным символом веры. Прочитанный Кириллом символ связался с материалами II Вселенского Константинопольского собора 381 г. и был вписан в его деяния. A затем стал распространяться (почему? – это никак не доказывается) в Константинопольской церкви и в районах ее влияния. С протестантской грубостью Гарнак объясняет это распространение как «навязывание» и даже как псевдоним, апокриф во славу Константинопольской церкви.