Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей - [51]

Рассматривая эти карточки сейчас, на ум невольно приходит то ощущение из далеких 50-х – размытые очертания, желтоватый фон, дрожание кадра, глубокие тени, провалы почти до черноты, пересвеченный фон, выцветшие облака, словно выходящие из-под воды лица, пейзажи, видимые из окна проносящейся электрички. Вот они, эти поляроидные снимки – Мясное, Таормина, Сан-Грегорио, Баньо-Виньони, Рим, Читта-Дукале, Ананьи, вилла Антониони, Андрей, Лариса, Тонино Гуэрра, Домициана Джордано, Анатолий, Анна.

Из книги Андрея Тарковского «Запечатленное время»: «Восприятие цвета особого свойства физиологический и психологический феномен, и человек не обращает, как правило, на него специального внимания. Живописность кинематографического кадра (очень часто просто механическая, объясняемая свойством пленки) нагружает изображение еще одной дополнительной условностью, которую приходится преодолевать, если тебе важна жизненная достоверность. Цвет надо стараться нейтрализовать, избегая активности его воздействия на зрителя. Если же цвет сам по себе становится драматургической доминантой кадра, то это означает, что режиссер и оператор заимствуют у живописи способы воздействия на аудиторию. Именно поэтому сейчас очень часто восприятие крепко сколоченного среднего фильма оказывается сродни восприятию «роскошно» иллюстрированных журналов. Возникает конфликт выразительности изображения с цветным фотографированием.

Может быть, активность воздействия цвета следует нейтрализовать, чередуя цвет с монохромными сценами, чтобы разрядить, затушевать впечатление, получаемое от цвета в полном его спектре. Казалось бы, камера всего лишь точно фиксирует на пленке реальную жизнь – почему же от цветного кадра почти всегда веет столь немыслимой, чудовищной фальшью? Видимо, дело в том, что в механически точно воспроизведенном цвете отсутствует точка зрения художника, который теряет свою организующую роль, утрачивает в этой сфере возможность отбора. Цветовая партитура фильма, имеющая собственную логику развития, отсутствует, отобранная у режиссера технологическим процессом. Так же становится невозможна избирательная переакцентировка цветовых элементов окружающего мира. Как ни странно, несмотря на то, что окружающий нас мир цветной, черно-белая пленка воспроизводит его образ ближе к психологической, натуралистической и поэтической правде искусства, основанной на свойствах нашего зрения (не только слуха). По существу настоящий цветной фильм – результат борьбы с технологией цветного кино и с цветом вообще».

С Белорусской по кольцу Андрей доезжает до Серпуховки. Тут от метро до дома на Щипке не больше десяти минут пешком. Он идет по утренней Москве, и полночный разговор с отцом не идет у него из головы.

Через несколько дней отец вместе супругой Татьяной Алексеевной Озерской уезжает в Коктебель, в Дом творчества.

Это означает, что их очередная встреча состоится не скоро.

Как уже отмечалось выше, общение с коллегами по поэтическому цеху было жизненно необходимо Арсению Александровичу. Именно по этой причине он так любил Переделкино и Голицыно, ЦДЛ (Центральный дом литераторов) в Москве и, конечно же, солнечный Коктебель.

Начало истории Дома творчества писателей у подножья потухшего вулкана Карадаг восходит к 1910 году, когда Максимилиан Волошин завершил строительство своего коктебельского дома на самом берегу моря и стал приглашать к себе в гости московских и петербургских (петроградских, ленинградских) писателей и художников.

В разное время тут отдыхали и работали Марина Цветаева и Николай Гумилев, Алексей Толстой и Осип Мандельштам, Максим Горький и Корней Чуковский, Илья Эренбург и Валерий Брюсов, Андрей Белый и Михаил Булгаков, Александр Грин и Викентий Вересаев, Владимир Ходасевич и Вера Инбер, Евгений Замятин и Михаил Пришвин. Это список, что и понятно, не полный, но, думается, он объясняет ту особую коктебельскую атмосферу, окунуться в которую стремились творцы начала и первой половины ХХ века.

Особую роль тут играла, безусловно, личность самого хозяина дома – Максимилиана Волошина, к которому в гости приезжали все, кто считал себя литератором.

В 1931 году Волошин передал свой дом Всероссийскому союзу писателей, и уже к 1935 году тут отдыхало 392 человека – писатели и члены их семей. В начале 50-х годов территория Дома творчества значительно выросла, началось строительство каменных домов, рассчитанных на одну или две семьи, также были возведены открытый кинотеатр, столовая и административные корпуса.

Вечерами обитатели Литфонда, а также их приглашенные друзья собирались у кого-нибудь на веранде или шли на пляж, где читали стихи, делились впечатлениями о прочитанном и услышанном, пили вино.

Поэт и переводчик Александр Михайлович Ревич (1921–2012 гг.) вспоминал о том времени и о своей встрече с Арсением Тарковским: «В 1953 году (или летом 1954-го) мы поехали (я был совсем беден, но тогда перевел ужасную книжку одного адыгейского поэта в Майкопе, а вышла она в Краснодаре, и мне заплатили неожиданно большие деньги) на юг. У нас были деньги куда-нибудь съездить, и нас уговорили поехать в Коктебель. Мы приехали в Коктебель и сняли домик недалеко от Дома творчества. Снимали у украинской семьи, которая жила там вместо выселенных татар. Ходили мы купаться на пляж. Иногда на дикий, иногда у Дома творчества. И однажды там на камнях, на одной босой ноге (второй не было) плясал человек. Смуглый, черноглазый, с черными прямыми волосами. Я тогда не понял, что он очень красив. Эта его беспомощность… (он был без ноги и костылей и плясал). А рядом с ним ходил мальчик. Он говорил очень высоким особенным тембром, украинским: «Леша, Леша, вон камешек, нагнись, подними». Они собирали камни. Это был Арсений с Алешей, Таниным сыном. Потом появилась Таня, белокурая, с голубыми глазами. Потом мы разговаривали. Я выяснил, что это Тарковский. Перед этим я прочитал его феноменальный перевод из Мицкевича… Я ему сказал, когда познакомились с ним, что хорошо знаю эту поэзию, я вырос на этом языке и абсолютно точно могу сказать, что такого перевода Мицкевича после Пушкина не было ни одного. Он к этому отнесся прохладно, немного удивленно. Он сказал: «Да? Вам показалось, что это так?» Я ответил, что да. Это потом я узнал, что он был кокетлив. На самом деле это его очень обрадовало. Там собралась очень милая компания. Там были Колабушкины, Десницкий, Габричевские, Асмус с семьей, Мариэтта Шагинян, Сергей Васильевич Шервинский – все тоже камни собирали. Там собрался настоящий бомонд… С Арсением мы очень после того времени дружили. Он очень сокрушался, что не захватил телескоп. Он говорил: «Саша, когда мы с вами приедем в Москву, вам надо приехать ко мне в Голицыно, я вам звезды покажу». Так я узнал, что Тарковский – энтузиаст звездного неба. Я понял, что эта страсть у него – с детских лет».