«Всех убиенных помяни, Россия…» - [115]

— Сарынь на кичку!

Я даже склонен утверждать, что признание Емельки более целесообразно и выгодно, чем признание советского правительства. Пугачев разорил несколько губерний. Пугачевцы совнаркомовские разрушили всю Россию.

Взбунтовавшаяся казачья вольница, ценою помещичьей крови, несла крестьянским массам свободу от крепостного рабства. Советское правительство, ценою крови всего народа, принесло своему народу коммунистическое рабство.

Емелька был равнодушен к вопросам религии, не вмешивался в церковную жизнь и наказывал кнутом лишь провинившихся перед населением священников. Коминтерновские Емельки воинственно антирелигиозны, духовную жизнь народа сжали тисками репрессий, сыска и грандиозным грабежом церковных ценностей, десятки тысяч священнослужителей и верующих предали гонениям и казни, не останавливаясь перед утонченными пытками: привязывали к хвосту бешеной лошади, сажали на кол, выкалывали глаза, вырезали языки (так погиб епископ Уфимский, епископ Оренбургский и тысячи других).

Пугачевская банда была разбойно-национальной, по составу своему народно-русской и только в виде исключения насчитывала в своей среде несколько человек инородцев. Совнаркомовская банда разбойно-антинациональна, с безусловно антирусским характером и, как исключение, насчитывает в своей среде несколько человек русских.

Жертвами Емельки пали несколько тысяч помещиков, чиновников и офицеров. Жертвами советского помешательства пали десятки миллионов помещиков, чиновников, офицеров, солдат, рабочих и крестьян — расстрелянных, умерших от голода и эпидемий.

Самозваный Петр III встречался с радостью беднейшим слоем крестьянства. Если бы Муссолини XVIII века исповедовал лозунг Муссолини нынешнего — «беру и даю», признал de jure Емельку и предоставил ему заем на дальнейший грабеж, — быть может, пугачевский сброд был бы в конце концов признан всей русской голытьбой, всеми безземельными батраками. Советские самозванцы всеми встречаются с проклятием и охотно признаны только теми, кто имеет честь быть их единомышленниками, то есть громилами с большой дороги, казнокрадами, растлителями и фальшивомонетчиками.

Эти параллели между веком нынешним и веком минувшим, думаю, должны убедить господ дипломатов в некоторой последовательности их высокой политики. Раз в полном смысле этого слова воровское правительство может быть признано de jure, то как не почтить правительство полуворовское, то есть Емелькино, посмертным признанием?

Лучше поздно, чем никогда. Надо только выпустить очередную дипломатическую книгу, — скажем, кроваво-черную, — выгравировав на переплете золотыми буквами заповедь Муссолини: «Do ut des».[54] А на первой странице написать на пяти языках:

«Признавшие советское правительство de jure державы выражают глубокое сожаление бывшим русским правительствам Jemelka Pougatchooff, Stiegnka Rasine и Touchinsky Vor, вовремя не признанным означенными державами».

^{(Новые русские вести. 1924. 6 февраля. № 41)}

Да, но Каутский утверждает

— Плеханов говорил, что…

— Да, но у Каутского есть такое место: политическое воспитание и самовоспитание пролетариата должно, исходя из точки зрения…

— Господа, обратите внимание: даже Чернов признал…

— Ну и пусть, а программа левого крыла социал-демократической партии…

— Виноват, вы мое пиво выпили. Второе примечание к седьмому параграфу протокола Лейпцигского съезда ясно определяет роль оппозиции, которая…

— Я еще не кончил. Так вот: принимая во внимание указанное мной и не опровергнутое оппонентом, нельзя не признать, что лейтмотив неотактики признавших республиканизм кадетов знаменателен именно своей позитивной п…

— Простите, это вазочка с вареньем, а не пепельница. Итак, резюмируя оппортунистические нотабены моего ортодоксального коллеги, я констатирую психологический сдвиг программы синдикалистов, спекулирующих на политическом параличе демократии, которая зафиксировала лозунг, который энергично пропагандируется и прививается мышлению, которое… которая…

Я не знаю, как вам, но мне до смерти надоели такие разговоры. Мне невольно хочется погладить по свихнувшимся головам таких очень часто, ей-богу, хороших людей и сказать им:

— Господа, к чему это все?

Я знаю, что у того, кто выпил чужое пиво, дома, в убогой, нетопленой комнатке три голодных рта, жена, к тридцати годам от горя и нужды превратившаяся в старуху, а сегодня утром неумолимый старик в форменной фуражке в пятый раз принес колющую глаза бумажку с четырехзначной цифрой неуплаченного налога. Я знаю, что бросивший в варенье окурок кадет-неотактик — в сущности никакой не неотактик, а просто растерявшийся русский интеллигент, днем чинит трамвайные пути, вечером набивает папиросы, а ночью до утра думает о семье, застрявшей не то в Ростове, не то в Керчи. А усердно цитирующий Каутского — в душе чистейшей воды монархист и цитирует Каутского только потому, что очень уж удивительно устроен русский человек: его хлебом не корми, но дай поговорить, да не о простом, обыденном, а о возвышенном, глубокомысленном, нервы щекочущем.

Все это я знаю, и мне больно. Мне непонятно, как до сих пор не усвоена истина: пока Россия, так сказать, в бегах или, вернее, ее «убежали», — говорить о программах, тактиках и параграфах — нельзя. Не преступно, не смешно, а просто нельзя, ненужно, бессмысленно.