«Всех убиенных помяни, Россия…» - [10]

Шрифт
Интервал

Снег талый капал с крыш, и строго
Считала капли тишина.
Подснежник бросив у порога,
Ушла с заплаканной улыбкой
Твоя двадцатая весна.
Петербург, 1922
Новый год
Никакие метели не в силах
Опрокинуть трехцветных лампад,
Что зажег я на дальних могилах,
Совершая прощальный обряд.
Не заставят бичи никакие,
Никакая бездонная мгла
Ни сказать, ни шепнуть, что Россия
В пытках вражьих сгорела дотла.
Исходив по ненастным дорогам
Всю бескрайнюю землю мою,
Я не верю смертельным тревогам,
Похоронных псалмов не пою.
В городах, ураганами смятых,
В пепелищах разрушенных сел
Столько сил, столько всходов богатых,
Столько тайной я, жизни нашел.
И такой неустанною верой
Обожгла меня пленная Русь,
Что я к Вашей унылости серой
Никогда, никогда не склонюсь!
Никогда примирения плесень
Не заржавит призыва во мне,
Не забуду победных я песен,
Потому что в любимой стране,
Задыхаясь в темничных оградах,
Я прочел, я не мог не прочесть
Даже в детских прощающих взглядах
Грозовую, недетскую месть.
Вот зачем в эту полную тайны
Новогоднюю ночь я, чужой
И далекий для вас, и случайный,
Говорю Вам: крепитесь! Домой
Мы пойдем! Мы придем и увидим
Белый день. Мы полюбим, простим
Все, что горестно мы ненавидим,
Все, что в мертвой улыбке храним.
Вот зачем, задыхаясь в оградах
Непушистых, нерусских снегов,
Я сегодня в трехцветных лампадах
Зажигаю грядущую новь.
Вот зачем я не верю, а знаю,
Что не надо ни слез, ни забот.
Что нас к нежно любимому Краю
Новый год по цветам поведет!
1922
Сонет
О, этот бег последних лет,
Нас напоивший смрадным гноем…
Какими радостями смоем
С души своей печалей след?
Когда грядущее покоем
Сотрет тревогу острых бед,
Как на забытый нами свет
Глаза ослепшие откроем?
Не стынет жертвенная кровь.
К России гневная любовь
Проклятьем иссушила губы.
К граниту чуждых берегов
Пяти расстрелянных годов
Плывут пугающие трупы…
1922
Ты
Разве это Ты?
Ты — осколок мечты,
Ты — печать прожитого, Ты — фантом, Ты — след
Миллионов столетий, бесчисленных лет,
Мимолетных падений и вечных побед…
У истоков миров
Из лианных лесов
Ты с зарей выбегала на девственный луг
И плясала, нагая, и в пляшущий круг
Соловьиною песнью сзывала подруг,
Вся из бурь и огня…
И, быть может, в меня,
Загорелого юношу в шкуре из коз,
Шаловливо бросала гирляндами роз
И зовущими взглядами — стрелами грез.
* * *
Сквозь бессмертье времен
Тебя знал Вавилон,
Тебя знали Афины, и Рим Тебя знал…
У фонтана, в тени голубых опахал
Светом неба вечернего лик Твой сиял
И… погас, и поник —
В этот час, в этот миг
Я прошел мимо трона в хитоне жреца
И, проникнув в альков заповедный дворца,
Твое тело ласкал без конца, без конца.
* * *
Из окошек резных,
В петушках золотых,
Ты глядела в жемчужном кокошнике в сад,
Где баян молодой жег любовью твой взгляд
И настраивал гусли на праздничный лад.
Из боярских затвор
К устью Волги, в шатер,
Я увез Тебя ночью на верном коне.
Ты шептала: «Люблю», прижимаясь ко мне,
Ты казалась русалкой при бледной луне…
И вот вновь Ты — моя…
Новый след затая,
Я таю еще глубже былые следы.
Разве Ты — это Ты? Ты — звено красоты
Из цепи неразрывной бессмертной мечты.
1922
Chanson triste[28]
Маме
Жизнь ли бродяжья обидела,
Вышел ли в злую пору…
Если б ты, мама, увидела,
Как я озяб на ветру!
Знаю, что скоро измочится
Ливнем ночным у меня
Стылая кровь, но ведь хочется,
Все-таки хочется дня.
Много не надо. Не вынести.
И все равно не вернуть.
Только бы в этой пустынности
Вспомнить заветренный путь,
Только б прийти незамеченным
В бледные сумерки, мать,
Сердцем, совсем искалеченным,
В пальцах твоих задрожать.
Только б глазами тяжелыми
Тихо упасть на поля,
Где золотистыми пчелами
Жизнь прожужжала моя,
Где тишина сероокая
Мертвый баюкает дом…
Если б ты знала, далекая,
Как я исхлестан дождем!
Петроград, 1922
Колыбельная
Брату Николаю
Тихо так. Пустынно. Звездно.
Степь нахмуренная спит,
Вся в снегах. В ночи морозной
Где-то филин ворожит.
Над твоей святой могилой
Я один, как страж, стою…
Спи, мой мальчик милый,
Баюшки-баю!..
Я пришел из дымной дали,
В день твой памятный принес
Крест надгробный, что связали
Мы тебе из крупных слез.
На чужбине распростертый,
Ты под ним — в родном краю…
Спи, мой братик мертвый, Баюшки-баю…
В час, когда над миром будет
Снова слышен Божий шаг,
Бог про верных не забудет;
Бог придет в наш синий мрак,
Скажет властно вам: проснитесь!
Уведет в семью Свою…
Спи ж, мой белый витязь,
Баюшки-баю…
1922
Невозвратное
Даже в слове, в самом слове «невозвратное»,
Полном девичьей, слегка наивной нежности,
Есть какое-то необычайно внятное,
Тихо плачущее чувство безнадежности.
В нем, как странники в раскольничьей обители,
Притаились обманувшиеся дни мои,
Чью молитву так кощунственно обидели
Новых верований дни неудержимые.
В ночь бессонную я сам себя баюкаю,
Сам себе шепчу тихонько: «невозвратное»…
И встает вдруг что-то с сладкой мукою
Одному мне дорогое и понятное…
1922
* * *
Все медленнее караваны
На запад вышедших годов,
Все тяжелей их груз нежданный,
Все чаще на гребне песков
Я в сердце впрыскиваю пряный,
Тягучий кокаин стихов.
О, капли звонкие отравы,
О, певчие мои слова!
Когда вас в выжженные травы
Бросает сердца тетива, —
Как ласков шум песчаной лавы,
Какая в мире синева!
Оазис. Блещет над шатрами
Звездами затканный шатер.
Родник хрустальными губами
Ведет о прошлом разговор

Еще от автора Иван Иванович Савин
Лимонадная будка

«Хорошо, Господи, что у всех есть свой язык, свой тихий баюкающий говор. И у камня есть, и у дерева, и у вон той былинки, что бесстрашно колышется над обрывом, над белыми кудрями волн. Даже пыль, золотым облаком встающая на детской площадке, у каменных столбиков ворот, говорит чуть слышно горячими, колющими губами. Надо только прислушаться, понять. Если к камню у купальни – толстущий такой камень, черный в жилках серых… – прилечь чутким ухом и погладить его по столетним морщинам, он сейчас же заурчит, закашляет пылью из глубоких трещин – спать мешают, вот публика ей-Богу!..».


Стихотворения. Избранная проза

Имя Ивана Савина пользовалось огромной популярностью среди русских эмигрантов, покинувших Россию после революции и Гражданской войны. С потрясающей силой этот поэт и журналист, испытавший все ужасы братоубийственной бойни и умерший совсем молодым в Хельсинки, сумел передать трагедию своего поколения. Его очень ценили Бунин и Куприн, его стихи тысячи людей переписывали от руки. Материалы для книги были собраны во многих библиотеках и архивах России и Финляндии. Книга Ивана Савина будет интересна всем, кому дорога наша история и настоящая, пронзительная поэзия.Это, неполная, к сожалению, электронная версия книги Ивана Савина "Всех убиенных помяни, Россия..." (М.:Грифон, 2007)


Меч в терновом венце

В 2008 году настали две скорбные даты в истории России — 90 лет назад началась Гражданская война и была зверски расстреляна Царская семья. Почти целый век минул с той кровавой эпохи, когда российский народ был подвергнут самоистреблению в братоубийственной бойне. Но до сих пор не утихли в наших сердцах те давние страсти и волнения…Нам хорошо известны имена и творчество поэтов Серебряного века. В литературоведении этот период русской поэзии исследован, казалось бы, более чем широко и глубоко. Однако в тот Серебряный век до недавнего времени по идеологическим и иным малопонятным причинам не включались поэты, связавшие свою судьбу с Белой гвардией.


Трилистник. Любовь сильнее смерти

«…Угол у синей, похожей на фантастический цветок лампады, отбит. По краям зазубренного стекла густой лентой течет свет – желтый, в синих бликах. Дрожащий язычок огня, тоненький такой, лижет пыльный угол комнаты, смуглой ртутью переливается в блестящей чашечке кровати, неяркой полосой бежит по столу.Мне нестерпимо, до боли захотелось написать вам, далекий, хороший мой друг. Ведь всегда, в эту странную, немножко грустную ночь, мы были вместе. Будем ли, милый?..».


Валаам – святой остров

«…Валаам – один из немногих уцелевших в смуте православных монастырей. Заброшенный в вековую глушь Финляндии, он оказался в стороне от большой дороги коммунистического Соловья-Разбойника. И глядишь на него с опаской: не призрак ли? И любишь его, как последний оплот некогда славных воинов молитвы и отречения…».


Письмо

«Если когда-нибудь эти строки – чудом ли, невнимательностью ли советского цензора – задрожат в Ваших руках, не гневайтесь на меня за то, что острым скальпелем вскрываю Вашу заплеванную душу, рассказываю о ней простыми и страшными, вульгарными и нежными, циничными и святыми словами Вашего же письма! Поверьте, жалкая, поверьте, упавшая в красный хмель, – Ваш грех не радостен…».


Рекомендуем почитать

Литературная Газета, 6547 (№ 13/2016)

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/.


Памяти Леонида Андреева

«Почему я собираюсь записать сейчас свои воспоминания о покойном Леониде Николаевиче Андрееве? Есть ли у меня такие воспоминания, которые стоило бы сообщать?Работали ли мы вместе с ним над чем-нибудь? – Никогда. Часто мы встречались? – Нет, очень редко. Были у нас значительные разговоры? – Был один, но этот разговор очень мало касался обоих нас и имел окончание трагикомическое, а пожалуй, и просто водевильное, так что о нем не хочется вспоминать…».


Кто скажет правду президенту. Общественная палата в лицах и историях

Деятельность «общественников» широко освещается прессой, но о многих фактах, скрытых от глаз широких кругов или оставшихся в тени, рассказывается впервые. Например, за что Леонид Рошаль объявил войну Минздраву или как игорная мафия угрожала Карену Шахназарову и Александру Калягину? Зачем Николай Сванидзе, рискуя жизнью, вел переговоры с разъяренными омоновцами и как российские наблюдатели повлияли на выборы Президента Украины?Новое развитие в книге получили такие громкие дела, как конфликт в Южном Бутове, трагедия рядового Андрея Сычева, движение в защиту алтайского водителя Олега Щербинского и другие.


По железной земле

Курская магнитная аномалия — величайший железорудный бассейн планеты. Заинтересованное внимание читателей привлекают и по-своему драматическая история КМА, и бурный размах строительства гигантского промышленного комплекса в сердце Российской Федерации.Писатель Георгий Кублицкий рассказывает о многих сторонах жизни и быта горняцких городов, о гигантских карьерах, где работают машины, рожденные научно-технической революцией, о делах и героях рудного бассейна.


Крокодил и его слезы

Свободные раздумья на избранную тему, сатирические гротески, лирические зарисовки — эссе Нарайана широко разнообразят каноны жанра. Почти во всех эссе проявляется характерная черта сатирического дарования писателя — остро подмечая несообразности и пороки нашего времени, он умеет легким смещением акцентов и утрировкой доводить их до полного абсурда.