Всего четверть века - [7]

Подъезжаем, полные надежд, но уже в дверях первое огорчение. Оркестр шпарит «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..» Позвольте, а где же экзотика? Старый хрыч с позументом, борода до пупка, китаец подмосковного происхождения, поясняет: «Китайские товарищи эту музыку заказали». Ладно, стерпим во имя братства народов. Как-никак дружба — фройндшафт, а хинди — руси бхай-бхай. Китайцы тоже люди. И они экзотики захотели.

Рассаживаемся. В меню, понятно, тёмный лес. Идём на риск, заказываем блюдо «Хуан хуа му эр». Ждём кобру в собственном ядовитом соку, приносят что-то вроде столовского омлета. И водку скверную, сладкую.

Терпим, пьём, закусываем «хуаном». Осваиваемся понемногу. А выпито, между прочим, уже с перебором, пробуждаются инстинкты. Нехорошие.

Оглядываюсь. По соседству нормальный кавказский гражданин. Ясно, лавровый лист полноценным советским рублём отоварил и отдыхает культурно. С двумя девицами. Думаю смутно: у него две, у нас ни одной. Некрасиво, несправедливо. Поднимаюсь, иду нетвёрдо, но решительно. «Давай, кацо, уступай одну, не жадничай!» Вижу, он мысль мою отвергает. Горячится даже на родном языке. Я поясняю спокойно: «Если у кого много, возьмут немножко, то это не кража, а просто делёжка». Не понимает. Что делать? Решил экспроприировать экспроприатора, потянул девицу за рукав. Кавказец вскочил. Я тоже завёлся. «Зачем сюда пришёл, спекулянт паршивый? Зачем дружбу народов позоришь?» Ну, и приложился раз. Он приземлился неудачно, за скатерть схватился. Разлилось, конечно, разбилось что-то. Короче, повязали меня. Выяснилось, вовсе он не наш, кавказский человек, а советник посольства недавно освободившейся от колонизаторов республики.

Пока шло в основном смешно, только Олег рассказывал хмуро.

— Что ж в результате? — спросил Игорь.

— А ничего. К высшей мере: и из института, и из комсомола.

Помню, мы ещё понадеялись, что Олег преувеличивает, как всегда. Оказалось, нет.

— Чистая правда. Я пытался игнорировать, на лекции прорывался явочным порядком, но они вахтёру моё фото под стекло уложили. С личного дела увеличили. Вот такой умывальник, не ошибёшься, — показал Олег руками размеры фотографии.

— Дела!

— Как сажа бела. Последняя надежда на шефа. Знаменитый человек в геологии и меня ценит. Но он в Монголии. В служебной командировке.

То, о чём в духе получёрного юмора рассказал Олег, было, конечно, делом нешуточным. Вылететь из института, куда он так стремился! Не зря Олег беду свою скрывал от родителей, жил в Москве на птичьих правах у приятелей и в последней надежде ждал шефа из пустыни Гоби. И всё-таки инстинкт молодости подсказывал нам, что беда эта из ошеломительных, но поправимых, и ощущения безнадёжности мы не испытали. С бедой подлинной первому из нас предстояло столкнуться ещё через четыре часа, а пока стояли мы, озабоченные положением Олега, и сочувствовали, как могли.

Но он только рукой махнул и отхлебнул из горлышка.

— Бросьте, ребята! Я ведь так… поделился. Чем вы поможете? Тут лотерея. Чёт — нечет. Как шеф взглянет. Пойду с повинной. Брошусь в ноги. Завоплю: «Спасите! Век не забуду! Алмазную трубку стране преподнесу!.. Тайны гор открою, города построю!» Может, и повезёт. А сейчас… как вы посоветуете? Лидке сказать?

— Скажи. — сразу ответил Игорь и оказался прав.

Разговор с Лидой состоялся не в тот вечер и не при мне, но последствия его скоро стали известны. В отличие от нас, Лида интуитивным оптимизмом не ограничилась, на везение полагаться не стала, а, вопреки всем протестам Олега, отправилась в Москву и сама разыскала шефа…

Потом, когда в жизни Олега наступили чёрные дни, он всегда вспоминал об этом случае и говорил:

— Она меня из ямы за волосы вытащила, а я ей чем плачу?

Но ничего с собой поделать уже не мог, потому что на этот раз не в яму попал, а в мёртвую бездонную топь, и, видя, что сил ни у него, ни у неё нет больше, решил прервать бесполезные усилия.

Это, однако, ещё не скоро случилось, а пока Олег согласился с Игорем, не думая, разумеется, что Лида к шефу поедет.

— Пожалуй, скажу. Она, ребята, успокаивающая. Как природа.

Почему-то Лида многим казалась человеком более близким к природе, чем другие. В хорошем смысле, который мы обычно вкладываем в понятие природа. Хотя природа не только успокоить может. Она всё может и в сущности совсем не такая, какой мы её видеть хотим, то сокрушая, то защищая. «Равнодушная», — сказал поэт, и тоже, по-моему, не точно. Скорее, мудрая, неудержимо несущая жизнь и склоняющаяся перед неизбежным, когда силы исчерпаны… В этом смысле Лида действительно была близка природе, и мы тогда её жизненную силу почувствовали и единодушно согласились, что сказать ей нужно всё.

Согласились и, продрогшие, с недопитой бутылкой, вернулись в гостиную, где тем временем шумно плясали под новую тогда песенку о Мари, которая всегда мила, но ещё не влюблена, однако полюбит обязательно, и тот, кто станет её мужем, будет счастливей всех людей.

Все мы тогда верили, что бывают счастливые мужья и жёны.

И что это такое, юношеская вера в счастье? Подарок судьбы? Вряд ли. Скорее, необходимость. Без такой веры просто жить невозможно. Представьте на минуту, что молодой человек обречён чувствовать и переживать заранее будущие горести и разочарования, потери и болезни, само приближение неизбежного окончания жизни! Ерунда получится. Жить-то, выйдет, незачем! Вот у него природа это чувство и изъяла, а взамен дала веру. Один верит, что знаменитым станет, другой — что любовь его самая лучшая и, само собой, до гробовой доски, а доска это в голове его — аллегория, не больше. Даже тот, кто ещё в юности известный реализм усвоил и решил, скажем, по линии предпринимательской продвинуться, и тот в обогащение верит, а в ОБХСС