Всегда вместе - [25]

— Кто там? — спросила Зоя, испуганно приподнявшись со скамейки.

Тогда все трое, друг за другом, вошли в зимовье.

— Лыжный кросс Новые Ключи — Урюм, — учтиво ответил Троша, подходя к столу.

— Зойка, — сказал Малыш, вытирая ладошкой глаза, — мы же тебя любим, дура ты упрямая!

— Даже я, — подтвердил Трофим.

Зоя подняла на него насторожившиеся глаза, но встретила еще невиданный ею очень добрый, очень внимательный взгляд.

А Захар Астафьев сел рядом с нею на скамейку и молча положил теплую ладонь на покрасневшие, ледяные коротенькие ее пальцы.

— Вот что, — распоряжался между тем Трофим: — каждому своя работа. Захар тащит хворост и топит плиту. Малыш разделывает дичь и готовит ужин. А я утешаю Зою.

Скоро зимовье наполнилось дымом от давно не топленной печки. Затрещал, живо сгорая, сушник, и вкусно запахло из большого чугуна, расшумевшегося на плите.

Трофим разыскал в комнатке зимовщика большую миску, ложку, налил бульону, положил несколько кусков белой глухариной грудинки.

— Суп пейзан, как значится в меню нашей столовой, — сказал он, ставя миску перед Зоей. — Больше посуды нет, граждане, каждый ест своим методом.

Ребята пили бульон из кружек, а куски мяса разложили прямо на столе.

Зоя опустила ложку в бульон, и крупные слезы закапали в большую алюминиевую миску.

— Зоя, — строго сказал Трофим, — не солите, пожалуйста, бульон — Тиня уже солил.

Тогда Зоя подняла глаза и улыбнулась.

— Вот так-то лучше, — с удовлетворением сказал Троша. — А теперь спать. Завтра, — объявил он, — участники кросса возвращаются хотя и с полпути, но с призом.

12. Директор рудника

Дверь учительской раскрылась резким движением. В комнату стремительно вошел коротконогий, розовощекий юноша в костюме полувоенного образца.

Это был секретарь райкома комсомола Спиридон Горкин. С ним Хромов познакомился еще осенью в Загоче.

— Спиря! — обрадовался Геннадий Васильевич. — Вот молодец! Не забыл, выходит!

Горкин сразу же после окончания педагогического техникума попал на Новые Ключи, проработал в рудничной школе несколько лет и только с весны прошлого года оставил ее.

— Приехал, Геннадий Васильевич, приехал, — отвечал юноша. — А где Платон Сергеевич?

— У Владимирского.

Горкин поздоровался за руку с учителями и сразу же обрушился на всех.

— Наколбасили, — звонким, крепким тенорком выговаривал Горкин, — а теперь расхлебывай за вас!

— Горкин, — холодно заметила Гребцова, — может быть, мне лучше уйти? Или придется выслушивать грубости?

— Это он умеет, — спокойно вставил Геннадий Васильевич.

— Да поймите, Варвара Ивановна… — Горкин покраснел, для чего-то схватил линейку со стола и начал ударять ею по руке. — Поймите, не могу я быть равнодушным при таких происшествиях, да еще в моей родной школе.

— Значит, вы думаете, что я… что мы равнодушны! — Гребцова смотрела в окно. — Тогда снимайте, если не хотите разобраться.

— Ну вот! — поморщился Горкин, будто ему за ворот капнули холодной воды. — Я и прав-то таких не имею.

Он долго расспрашивал учителей обо всем: о здоровье Мити, о настроении Кеши и настроениях ребят. Заинтересовался занятиями с геологом и кружком Бурдинской.

Наконец он повернулся к Хромову:

— Вы член бюро комсомольской организации? Пойдемте вместе к Владимирскому. Кстати и Платон Сергеевич там.

Директор рудника взволнованно расхаживал по кабинету, останавливаясь то у окна, то у письменного стола, то у шкафа, машинально беря минералы и вновь кладя их на место. У стола, справа, уложив длинные руки на зеленом сукне, неподвижно сидел Кухтенков.

— Садитесь! — отрывисто пригласил Владимирский, будто вызвал на совещание.

Хромов и Горкин переглянулись. Первый чувствовал себя как-то связанно, неловко, но Горкина, видимо, трудно было смутить.

— Ну, чего панику навел, Владимир Афанасьевич? — прозвенел он своим тенорком, будто ничего особенного не случилось.

— Ты еще спрашиваешь! — возмутился Владимирский. — Сынишка третий день в постели!

— Отлежится — встанет.

— Отлежится? Взглянул бы ты на него: чуть не в кровоподтеках весь…

— Наука парню! Будет с уважением относиться к коллективу.

— Спиря!

— Был Спиря, а теперь Спиридон Гаврилович.

— Все равно. Мальчишкой был, мальчишкой остался, — махнул рукой Владимирский.

— Старо, Владимир Афанасьевич. Старо и неумно.

— Постой, Горкин. — Владимирский помолчал и, поморщившись, как от боли, сказал. — Давай говорить серьезно. Это не шуточка: из интерната убегают, драки между школьниками. Полный развал воспитательной работы.

— А я серьезно и говорю. Скажу то же самое, только другими словами. Я их не оправдываю, — кивнул Горкин в сторону учителей, — у них свои промахи… А вот товарищ Владимирский, — эти слова Горкин произнес с необыкновенной горячностью, — не хочет понять, что он оболтуса из своего сына выращивает, а не советского человека! За что ты ему в прошлом году велосипед подарил, а в этом году — ручные часики? За что? Третий год он без испытаний из класса в класс перекатывается. Под твоим нажимом это делается…

Все больше краснея и, видимо, от смущения приходя в ярость, Горкин продолжал наступать на Владимирского:

— Ты думаешь, Владимир Афанасьевич, это не удар по школе? В какое положение это ставит учителей! О Митеньке я и не говорю: ты, хотел или не хотел, но развил в нем высокомерие к товарищам, неуважение к труду учителей. Ведь ему все легко достается, без напряжения, без приложения собственных сил.