Все страсти мегаполиса - [31]

Петя влез в окно мгновенно. Он оказался совсем не похож на ватного медведя, наоборот, хотя и не производил впечатления атлета, но легко подтянулся на руках, уперся ногой о выступ в стене, упруго оттолкнулся и, как пружиной подброшенный, перепрыгнул через подоконник.

– Ого! – усмехнулась Соня. – Ты спортом не занимаешься? Прыжками с шестом? Или с чем там... В высоту, в общем.

– Н-нет... Только в фитнес хожу...

Петя наконец разомкнул губы. Они у него были не просто белые, а даже синие. Похоже, он не только промок до нитки, но и промерз до костей. Что могло заставить Петю, который совсем недавно чувствовал себя умирающим от температуры тридцать семь и шесть, оказаться на ночной улице во время самой настоящей бури, – этого Соня не могла себе даже представить. Ясно только, что это могло быть лишь что-нибудь сверхъестественное.

– Учти, у меня малинового варенья нет, – чуть более мягким тоном сказала она. – Держи вот полотенце, вытрись, ты же мокрый весь. Сейчас чайник вскипячу.

Вода в электрическом чайнике вскипела мгновенно, но за это время Сонина злость на Петю все же успела поостыть. Очень уж жалкий у него был вид, да еще носом он шмыгал, как ребенок...

– Так что все-таки случилось? – повторила она, выставляя на стол перед Петей свою самую большую кружку.

Кружка была высокая и узкая, поэтому чай в ней долго оставался горячим. Но Петя, кажется, даже не заметил исходящей паром кружки прямо у себя перед носом.

– Соня!.. – хрипло произнес он. – Соня, извини меня!

– За что? – пожала плечами Соня. – Ты такой, как есть. За это не извиняются.

– Я вовсе не такой! – Эти слова прозвучали с совсем уж детской обидой. Соня не смогла сдержать улыбку. – Я не должен был так себя вести, я понимаю! Но я... Я просто растерялся, Соня, понимаешь? То есть...

Все-таки его было жалко. Явился ночью под окно, в дождь, даже зонтика не взял... Может, перед этим по улицам бродил, собирался с силами. Все это было трогательно, даже учитывая полное отсутствие у Сони сентиментальности.

– Ну, растерялся и растерялся, – примирительным тоном сказала она. – С каждым бывает. Я на тебя не обижаюсь.

«На такого, как ты, грех обижаться», – подумала она при этом.

– Правда?

Петино лицо просияло. Оно до сих пор было мокрым: видно, он и в самом деле был сильно взволнован, если не вытерся сразу же, как только ему было выдано полотенце.

– Правда, – улыбнулась Соня. – Вытирайся и чай пей, а то опять горло заболит.

Но Петя пропустил ее слова мимо ушей. Он встал, уронив полотенце на пол, шагнул к Соне... И обнял ее так крепко, что она чуть не вскрикнула. Все-таки он был сильный и не умел свои силы рассчитывать.

– Петь, ты же... – начала было Соня.

Но он не дал ей договорить. И поцелуй его снова был приятен... Еще даже более приятен, чем утром, – оттого, что губы у него теперь были холодные и пахли не лекарственной мятой, а свежим ночным дождем и осенними листьями.

«Жевал он, что ли, эти листья?» – успела подумать Соня.

И сразу перестала думать – совершенно отдалась поцелуям. В этих поцелуях они были как будто бы не собою, не неловким, немного смешным Петей, не сердитой на его неловкость Соней, а какими-то совсем другими людьми, во всем друг к другу прилаженными, совершенно друг с другом совпадающими...

И то, что они оказались в кровати, было словно продолжением этих поцелуев – простым, единственно возможным продолжением.

Петя и весь был мокрый, не только губы. Мокрый, холодный, свежий – он взбудоражил Соню так сильно, что она забыла обо всем. Да и что у нее было такого, о чем стоило бы сейчас помнить, на что стоило бы променять минуты полного самозабвения?

И все-таки даже сквозь это свое самозабвение она понимала, чем он взбудоражил ее. Своей неловкостью, неумелостью, торопливостью, вот чем. Дрожь его мягких, с округлыми ладонями рук казалась не дрожью, а трепетом.

Правда, сам он был совсем не трепетный, а очень даже тяжелый: когда Петя оказался над нею, то так придавил ее, что Соня охнула. Ей пришлось упереться руками ему в грудь и подтолкнуть его снизу, только тогда он догадался, что надо приподняться, чтобы она могла хотя бы дышать.

Но потом их дыхания слились в общей своей прерывистости, и все эти мелочи перестали что-либо значить.

Неважно было и то, что Петя торопился, и то, что никак не мог развести Сонины ноги, его руки соскальзывали с ее коленей, или это не он, а сама она не могла их развести от волнения?.. И почему она так волновалась – потому, что его волнение передалось ей, или просто сама по себе?.. Но как хорошо все это было, как легко – и волнение, и неловкость, и сбивчивые его слова, среди которых она отчетливо могла разобрать только свое имя!

И даже то, что все кончилось очень быстро, ничуть Соню не разочаровало. Она уже понимала, что все самое лучшее в жизни и бывает мгновенным, мимолетным, и должно таким быть. Хотя едва ли она могла бы обозначить это свое понимание внятными словами, и особенно сейчас не могла, да и не хотела... И нужны ли здесь были внятные слова?

– Тебе... совсем?.. – не глядя на нее, чуть слышно проговорил Петя.

– Что – совсем?

Соня улыбнулась. Как все-таки отличалась его дневная точная речь от этой, ночной! Она не знала, какая из них нравится ей больше. Наверное, все-таки вот эта, искренняя в своей несвязности.