Все стихи - [5]

пальцами растерянно мудря.

Он гитару и себя изводит,

а из губ мучительно исходит:

«Граждане, послушайте меня…»

Граждане не хочут его слушать.

Гражданам бы выпить и откушать

и сплясать, а прочее — мура!

Впрочем, нет,— еще поспать им важно.

Что он им заладил неотвязно:

«Граждане, послушайте меня…»?

Кто-то помидор со смаком солит,

кто-то карты сальные мусолит,

кто-то сапогами пол мозолит,

кто-то у гармошки рвет меха.

Но ведь сколько раз в любом кричало

и шептало это же начало:

«Граждане, послушайте меня…»

Кто-то их порой не слушал тоже.

Распирая ребра и корежа,

высказаться суть их не могла.

И теперь, со вбитой внутрь душою,

слышать не хотят они чужое:

«Граждане, послушайте меня…»

Эх, солдат на фоне бочкотары,

я такой же — только без гитары…

Через реки, горы и моря

я бреду и руки простираю

и, уже охрипший, повторяю:

«Граждане, послушайте меня…»

Страшно, если слушать не желают.

Страшно, если слушать начинают.

Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,

вдруг в ней все ничтожно будет, кроме

этого мучительного с кровью:

«Граждане, послушайте меня…»?!

1963

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Дай бог!

Дай бог слепцам глаза вернуть

и спины выпрямить горбатым.

Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,

но быть нельзя чуть-чуть распятым.

Дай бог не вляпаться во власть

и не геройствовать подложно,

и быть богатым — но не красть,

конечно, если так возможно.

Дай бог быть тертым калачом,

не сожранным ничьею шайкой,

ни жертвой быть, ни палачом,

ни барином, ни попрошайкой.

Дай бог поменьше рваных ран,

когда идет большая драка.

Дай бог побольше разных стран,

не потеряв своей, однако.

Дай бог, чтобы твоя страна

тебя не пнула сапожищем.

Дай бог, чтобы твоя жена

тебя любила даже нищим.

Дай бог лжецам замкнуть уста,

глас божий слыша в детском крике.

Дай бог живым узреть Христа,

пусть не в мужском, так в женском лике.

Не крест — бескрестье мы несем,

а как сгибаемся убого.

Чтоб не извериться во всем,

Дай бог ну хоть немного Бога!

Дай бог всего, всего, всего

и сразу всем — чтоб не обидно…

Дай бог всего, но лишь того,

за что потом не станет стыдно.

1990

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Два города

Я, как поезд,

     что мечется столько уж лет

между городом Да

          и городом Нет.

Мои нервы натянуты,

            как провода,

между городом Нет

            и городом Да!

Все мертво, все запугано в городе Нет.

Он похож на обитый тоской кабинет.

По утрам натирают в нем желчью паркет.

В нем диваны — из фальши, в нем стены —

                                 из бед.

В нем глядит подозрительно каждый портрет.

В нем насупился замкнуто каждый предмет.

Черта с два здесь получишь ты добрый совет,

или, скажем, привет, или белый букет.

Пишмашинки стучат под копирку ответ:

«Нет-нет-нет…

      Нет-нет-нет…

            нет-нет-нет…»

А когда совершенно погасится свет,

начинают в нем призраки мрачный балет.

Черта с два —

      хоть подохни —

            получишь билет,

чтоб уехать из черного города Нет…

Ну, а в городе Да — жизнь, как песня дрозда.

Этот город без стен, он — подобье гнезда.

С неба просится в руки любая звезда.

Просят губы любые твоих без стыда,

бормоча еле слышно: «А,— все ерунда…» —

и сорвать себя просит, дразня, резеда,

и, мыча, молоко предлагают стада,

и ни в ком подозрения нет ни следа,

и куда ты захочешь, мгновенно туда

унесут поезда, самолеты, суда,

и, журча, как года, чуть лепечет вода:

«Да-да-да…

      Да-да-да…

            Да-да-да…»

Только скучно, по правде сказать, иногда,

что дается мне столько почти без труда

в разноцветно светящемся городе Да…

Пусть уж лучше мечусь

            до конца моих лет

между городом Да

            и городом Нет!

Пусть уж нервы натянуты,

                  как провода,

между городом Нет

            и городом Да!

1964

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Дворец

Сказки, знаю нас — напрасно вы не молвитесь!

Ведь недаром сон я помню до сих пор:

я сижу у синя моря, добрый молодец.

Я кручинюсь. Я оперся о топор.

Призывал меня вчера к себе царь-батюшка

и такие мне говаривал слова:

«На тебе, гляжу, заплатанное платьишко,

да и лапти твои держатся едва.

Гей, возьмите, мои слуги, добра молодца,

отведите его к синю морю вы.

А не сделает к утру — пускай помолится.

Не сносить ему шалавой головы!

Вы ведите его к морю, да не цацкайтесь!»

Благодарно я склонился до земли.

Подхватили меня крепко слуги царские

и сюда, на эту кручу, привели.

Был не очень-то настроен веселиться я,

как избавиться, не знал я, от беды.

Вдруг я вижу что Премудрой Василисою

появляешься ты прямо из воды!

На меня ты, подбодряя словно, глянула

и, пройдя по морю синему пешком,

трижды топнула решительно сафьяновым,

шитым золотом заморским сапожком.

Там, где бровью указала чернодужною,

затвердели волны глыбами земли.

Где на землю кику бросила жемчужную,

там палаты камня белого взошли.

И смотрел, застыв на круче, удивленно я,

как, улыбкой создавая острова,

доставала ты, шутя, сады зеленые

то из лева, то из права рукава.

Птиц пустила в небеса, мосты расставила.

«Будь спокоен!— мне сказала.— Можешь спать».

И скользнула легкой тенью, и растаяла,

и оставила до случая опять.

А наутро просыпаюсь я от гомона.

Вижу я — стоит народ, разинув рот.