Все стихи - [4]

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Вальс на палубе

Спят на борту грузовики,

спят

    краны.

На палубе танцуют вальс

бахилы,

    кеды.

Все на Камчатку едут здесь —

в край

    крайний.

Никто не спросит: «Вы куда?» —

лишь:

    «Кем вы?»

Вот пожилой мерзлотовед.

Вот

    парни —

торговый флот — танцуют лихо:

есть

    опыт!

На их рубашках Сингапур,

пляж,

    пальмы,

а въелись в кожу рук металл,

соль,

    копоть.

От музыки и от воды

плеск,

    звоны.

Танцуют музыка и ночь

друг

    с другом.

И тихо кружится корабль,

мы,

    звезды,

и кружится весь океан

круг

    за кругом.

Туманен вальс, туманна ночь,

путь

    дымчат.

С зубным врачом танцует

кок

    Вася.

И Надя с Мартой из буфета

чуть

    дышат —

и очень хочется, как всем,

им

  вальса.

Я тоже, тоже человек,

и мне

    надо,

что надо всем. Быть одному

мне

   мало.

Но не сердитесь на меня

вы,

   Надя,

и не сердитесь на меня

вы,

   Марта.

Да, я стою, но я танцую!

Я

  в роли

довольно странной, правда, я

в ней

    часто.

И на плече моем руки

нет

   вроде,

и на плече моем рука

есть

    чья-то.

Ты далеко, но разве это

так

   важно?

Девчата смотрят — улыбнусь

им

  бегло.

Стою — и все-таки иду

под плеск

      вальса.

С тобой иду! И каждый вальс

твой,

    Белла!

С тобой я мало танцевал,

и лишь

    выпив,

и получалось-то у нас —

так

   слабо.

Но лишь тебя на этот вальс

я

 выбрал.

Как горько танцевать с тобой!

Как

  сладко!

Курилы за бортом плывут,..

В их складках

снег

   вечный.

А там, в Москве,— зеленый парк,

пруд,

   лодка.

С тобой катается мой друг,

друг

   верный.

Он грустно и красиво врет,

врет

    ловко.

Он заикается умело.

Он

  молит.

Он так богато врет тебе

и так

    бедно!

И ты не знаешь, что вдали,

там,

  в море,

с тобой танцую я сейчас

вальс,

    Белла.

1957

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Волга

Мы русские. Мы дети Волги.

Для нас значения полны

ее медлительные волны,

тяжелые, как валуны.

Любовь России к ней нетленна.

К ней тянутся душою всей

Кубань и Днепр, Нева и Лена,

и Ангара, и Енисей.

Люблю ее всю в пятнах света,

всю в окаймленье ивняка…

Но Волга Для России — это

гораздо больше, чем река.

А что она — рассказ не краток.

Как бы связуя времена,

она — и Разин, и Некрасов,

и Ленин — это все она.

Я верен Волге и России —

надежде страждущей земли.

Меня в большой семье растили,

меня кормили, как могли.

В час невеселый и веселый

пусть так живу я и пою,

как будто на горе высокой

я перед Волгою стою.

Я буду драться, ошибаться,

не зная жалкого стыда.

Я буду больно ушибаться,

но не расплачусь никогда.

И жить мне молодо и звонко,

и вечно мне шуметь и цвесть,

покуда есть на свете Волга,

покуда ты, Россия, есть.

1958

Евг. Евтушенко. Взмах руки. Стихи.

Москва: Молодая гвардия, 1962.

Всегда найдется женская рука …

Всегда найдется женская рука,

чтобы она, прохладна и легка,

жалея и немножечко любя,

как брата, успокоила тебя.

Всегда найдется женское плечо,

чтобы в него дышал ты горячо,

припав к нему беспутной головой,

ему доверив сон мятежный свой.

Всегда найдутся женские глаза,

чтобы они, всю боль твою глуша,

а если и не всю, то часть ее,

увидели страдание твое.

Но есть такая женская рука,

которая особенно сладка,

когда она измученного лба

касается, как вечность и судьба.

Но есть такое женское плечо,

которое неведомо за что

не на ночь, а навек тебе дано,

и это понял ты давным-давно.

Но есть такие женские глаза,

которые глядят всегда грустя,

и это до последних твоих дней

глаза любви и совести твоей.

А ты живешь себе же вопреки,

и мало тебе только той руки,

того плеча и тех печальных глаз…

Ты предавал их в жизни столько раз!

И вот оно — возмездье — настает.

«Предатель!»— дождь тебя наотмашь бьет.

«Предатель!»— ветки хлещут по лицу.

«Предатель!»— эхо слышится в лесу.

Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.

Ты сам себе все это не простишь.

И только та прозрачная рука

простит, хотя обида и тяжка,

и только то усталое плечо

простит сейчас, да и простит еще,

и только те печальные глаза

простят все то, чего прощать нельзя…

1961

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Глубина

В. Соколову

Будил захвоенные дали

рев парохода поутру,

а мы на палубе стояли

и наблюдали Ангару.

Она летела озаренно,

и дно просвечивало в ней

сквозь толщу волн светло-зеленых

цветными пятнами камней.

Порою, если верить глазу,

могло казаться на пути,

что дна легко коснешься сразу,

лишь в воду руку опусти.

Пусть было здесь немало метров,

но так вода была ясна,

что оставалась неприметной

ее большая глубина.

Я знаю: есть порой опасность

в незамутненности волны,

ведь ручейков журчащих ясность

отнюдь не признак глубины.

Но и другое мне знакомо,

и я не ставлю ни во грош

бессмысленно глубокий омут,

где ни черта не разберешь.

И я хотел бы стать волною

реки, зарей пробитой вкось,

с неизмеримой глубиною

и каждым

     камешком

             насквозь!

1952

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Граждане, послушайте меня…

Д. Апдайку

Я на пароходе «Фридрих Энгельс»,

ну а в голове — такая ересь,

мыслей безбилетных толкотня.

Не пойму я — слышится мне, что ли,

полное смятения и боли:

«Граждане, послушайте меня…»

Палуба сгибается и стонет,

под гармошку палуба чарльстонит,

а на баке, тоненько моля,

пробует пробиться одичало

песенки свербящее начало:

«Граждане, послушайте меня…»

Там сидит солдат на бочкотаре.

Наклонился чубом он к гитаре,