Все случилось летом - [57]

Грузовик уехал. Трактор поволок вязанку вниз, к воде. Его гусеницы вязли на раскисшем склоне пологого берега, оставляя глубокие борозды. Бревна цеплялись за бугорки, неровности, терлись друг о дружку, выдирая сочные куски коры.

Двое рабочих пошли следом за трактором — Тедис и Капитан, — Теодор Званитай и Юрис Камбарис, прозванный «Капитаном» по той причине, что когда-то в молодые годы служил в матросах. У Тедиса в руке был легкий еловый шест, у Капитана — багор на длинном древке. У воды они сняли с бревен трос, и трактор покатил обратно на склад.

— Ты багор захватил? — спросил Тедиса Капитан.

— Чего?

— Багор, говорю.

— Багор-то?

— Ну да, багор.

— А на что мне багор? Я и шестом управлюсь.

— Всегда норовишь быть умнее других.

— Чего?

— Умника из себя строишь, вот что.

— А я и есть умник.

— Язык у тебя, парень, слишком длинный.

— А кто сказал, что не длинный? Только я ж не виноват. Но послушай-ка ты лучше стихи Кибалда Кришьяна:

Все твои дорогие советы, —

Надеяться, верить, любить, —

Не забуду, они навеки

В моем сердце останутся жить.

Пронесу, как святыню, сквозь годы

Каждый твой благодатный завет,

Даже если судьба уготовит

Много горечи, слез и бед.

А наградой за боль и терпенье,

За невзгоды и терн пути

Пусть мне будет благословенье

Твоей старческой, доброй руки.

Капитан смачно сплюнул, потом достал из ватных брюк грязный платок и сморкался долго, основательно. Нос у Капитана был крупный, мясистый, рот большой, а глаза с прищуром. Ростом невысок, но кряжист. Потрепанный ватник нараспашку. Под ним шерстяная кофта, толстый шарф, завязанный узлом на подбородке. На голове ушанка — одно ухо поднято, другое опущено.

— Ну, смейся, смейся над старым-то человеком, — произнес Капитан торжественно. — На своем веку каких я только обормотов не видел. На корабле таких мы и на штуки-то не считали, а прямо скопом. Таких, как ты.

— С чего ты взял, что я смеюсь? — спросил Тедис, пожимая худыми плечами. Возле румяного, пышущего здоровьем Капитана он казался вороненком, выпавшим из гнезда: худой, щуплый, в брезентовой не по росту куртке, в мешковатых штанах, тоже из брезента, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Смуглое лицо слегка посинело. День был не из теплых, и парень натянул кепку пониже на лоб.

— Я и не думал над тобой смеяться, — продолжал Тедис, — кое-кому такие стишки по душе, потому и читаю. Отчего не сделать людям приятное?

— Не смеешься, говоришь? — переспросил Капитан, складывая платок и пряча его обратно в карман. — Рожа у тебя и впрямь серьезная. Но я тебя, братец, вижу насквозь. Меня не проведешь. Ну, а теперь за работу.

Скоро в реку скатилось последнее бревно. Капитан нащупал в кармане трубку, кисет из свиного пузыря и закурил.

— Я б и тебя табачком угостил, — сказал он, — да сам знаешь, трубка одна.

— Как не знать, — смиренно отозвался Тедис. — Табака тебе не жаль, была бы трубка…

— Опять ты за свое! Хоть раз ты можешь без насмешек?

Тедис вздохнул и ничего не ответил.

— Я вот спросил про багор — почему не взял, — продолжал Капитан, — а в уме-то у меня было совсем другое. Все думаю, отчего ты такой непутевый. Дурак дураком, каких поискать.

Парень жадно смотрел на обкуренную трубку Капитана, над которой вилась струйка дыма. Потом вздохнул, тяжко и звучно.

— Хоть табак у тебя дрянь, но речи приятны. Прослезиться можно. Здесь еще никто не говорил со мной так ласково. Только этим, Капитан, меня не удивишь. И все ж спасибо на добром слове. Как в песне поется: «Слова, от сердца идущие, к сердцу придут».

Капитан сердито попыхивал трубкой, не зная, рассердиться ли ему, рассмеяться ли. Но тут с другого берега дунул ветер, и почерневшие воды реки затянуло рябью. Сырое дыхание ветра до костей пробрало Тедиса. Он встал к нему боком, весь дрожа от холода. При виде всего этого в чуткое сердце Капитана, надежно укрытое ватником, кофтой, парой рубашек и молодецкой грудью, закралась жалость. Капитан почувствовал, что сейчас он не может ни рассердиться, ни рассмеяться, а потому решил продолжить свои увещевания:

— Я ведь добра тебе желаю. Ну, чего ты все время дразнишь Лапайниса? С плотов перевел тебя на сортировку бревен. Потом сюда пригнал. И погнал бы дальше, да некуда. Одно остается — волчий билет. И держит-то он тебя из-за твоих дурацких стишков. А долго ли так может продолжаться! Ведь раскусит, что над ним потешаешься. А он твой начальник, и быть умней его не имеешь права.

— А как же сам считаешь себя умнее начальника? Говоришь, стишки дурацкие ему нравятся…

На сей раз Капитан не на шутку рассердился.

— Да с тобой и говорить-то нельзя! Пойми, Лапайнис человек солидный, не тебе чета. Кое-чего добился, и добился своими руками, добросовестной работой, прилежанием. А ты кто? Пьянчужка несчастный. Пропил ведь в воскресенье свою получку? Пропил. И на хлеб-то не осталось, не то что на мясо. Люди ужинать пойдут, а ты с удочкой на речку. Не клюнет рыбешка, так и ляжешь спать голодным. Тебя уж тут кое-кто шутом гороховым почитает.

— Кто это?

— Да тот же Лапайнис.

— Плевать мне на Лапайниса!

Тедис повернулся спиной к Капитану и, разбрызгивая грязь, направился к воде. У его ног крутился черный водоворот, окаймленный грязноватой пеной. Щепки, завлеченные в омут, медленно кружились против теченья, стараясь прибиться к песчаному берегу. Капитан услышал, как Тедис тихо сказал: