Все случилось летом - [48]

С ним они пахали, обрабатывали поля, которые окружают дом Дамбрана, с Салнисом хлебнули беженского горя на чужих дорогах, а после войны вместе воротились из Курляндского котла во двор этого дома. Тогда Дамбран напоил конягу из единственного оставшегося у него ведра водой родного колодца, добавив немного мучицы, и тут же, без промедления, запряг в плуг: заждалась земля, иди, Салнис, иди, дружок…

Что будет с Салнисом?

Вчера нагрянула комиссия: председатель, зоотехник, еще какие-то незнакомые Дамбрану люди. По одной выводили из конюшни всех лошадей, разглядывали, сверялись по бумагам, что-то записывали. Потом Дамбран узнал, что Салниса признали негодным и продали, и никто не мог сказать, что с ним будет дальше.

А снег все шел и шел… Во дворе поверх старого слоя лег новый, белый и чистый. Когда Дамбран по тропке брел в конюшню, ему казалось, что ноги утопают в пуху. И солнце светило ясное, как будто радовалось погожему дню.

Дверь конюшни была открыта, и Дамбран увидел свою сестру Кристину. Она была единственным человеком, оставшимся с ним, — вела хозяйство, помогала по конюшне. Брат с сестрой настолько привыкли друг к другу, что обходились без слов. Однако на этот раз Кристина, озабоченно оглядев брата, не утерпела все-таки, сказала:

— Чего это ты такой… чудной…

Дамбран не ответил. Отяжелевшей, замедленной походкой прошел он в дальний конец конюшни со стойлами по обеим сторонам. Салнис стоял, понуро свесив голову, хотя в яслях лежала свежая охапка клевера. Конь повернул к нему морду и большими влажными глазами смотрел на старика. Сквозь мутные стекла окна в стойло проникал холодноватый, бледный свет, а с противоположного конца конюшни, словно желтый ручей, струился солнечный лучик и, уткнувшись в почерневшие бревна стены, застывал на них.

И в конюшне Дамбрану было зябко, хотя лоб почему-то покрылся испариной. Он вошел в стойло, потрепал Салнису гриву, пошлепал ладонью по широкому крупу. Салнис ответил на ласку мелким дрожанием, и Дамбран почувствовал, как спокойно бьется жизнь под его ладонью, и руке стало тепло, словно она вобрала в себя частицу этой жизни. Салнис мягкими губами ткнулся в рукав Дамбрана, как будто собираясь о чем-то спросить или что-то сказать, но не умея ни того, ни другого, просто стоял свесив голову.

Старик направился обратно к выходу, но передумал, остановился.

— Салниса напоила?

— А то нет!

— Чего ж он не ест?

Не дождавшись ответа и что-то решив про себя, Дамбран торопливо зашагал к дому. В избе, привстав на цыпочки, он нащупал за потолочной балкой маленький сверток. Развернув тряпицу, Дамбран принялся пересчитывать деньги, от долгого лежания бумажки слиплись, свернулись в плотный ком, а пальцы дрожали, не слушались. Тогда он сунул сверток за пазуху и по заснеженной тропе торопливо зашагал к дороге.

В конце проселка, где росли две ели, он остановился дух перевести. Ветки на елях почти до середины ствола были срублены. Самой темной ночью, возвращаясь домой, Дамбран мог безошибочно сказать: здесь начинается моя земля. Но теперь снег все укрыл, уровнял, и, не будь этих елок, не так-то просто было бы определить, где начинаются угодья Дамбрана. А в общем-то, какая разница — теперь вся земля единая, колхозная земля.

Позади остался дом, обветшавший, обшарпанный, посмотришь на него со стороны и сразу скажешь — не долго ему осталось стоять. Да и кому в этом доме жить? Дети и внуки в Риге. А Дамбрану и такой сойдет. Прослышав, что в колхозном центре строится поселок и что всем туда придется перебраться, он с той поры махнул рукой и на дырявую крышу, и на повалившийся забор — овчинка выделки не стоит, сколько тут жить осталось… И с каждым годом дом становился все ниже, все бесцветней, будто сама мать-земля властной рукой увлекала его к себе.

Снег перестал, вокруг было бело и чисто. Дамбран брел по дороге, не переставая думать о Салнисе. Только ничего не мог придумать, мысли путались, одна другой горше.

Начинался лес. Был он когда-то посажен рукой человека, и стройные ели рядами разбегались от дороги. Ветви деревьев сплелись в сплошную зеленую стену, а если нагнуться, меж серых стволов далеко было видно, туда даже снег не смог пробиться, присыпанную хвоей землю прикрывал лишь белый иней. Пройдя еще немного, старик остановился в полной растерянности: через весь лес была проложена широкая просека, а на снегу вдоль и поперек лежали поваленные деревья, кое-где еще дымились синеватые костры. По самой середке просеки, на одинаковом расстоянии друг от друга, вкопаны аккуратные, в дегте вымоченные столбы. На один из них взобрался парень и прилаживал к нему белые изоляторы: с одной стороны — один, с другой — по два. Работал он бойко, столб слегка покачивался.

— Чего они тут затеяли? — сокрушался Дамбран. — Надо же такой лес повалить… Неужто им лугов мало, чтобы столбы вкапывать, провода тянуть?

Он отвернулся — только бы не видеть этот страшный разор, но дым костров нагонял его, стук молотка, доносившийся с верхушки столба, прямо-таки преследовал, и сердце у Дамбрана сжималось от дурных предчувствий: раз уж они с лесом так обошлись, тогда что для них Салнис? Они — это все те, кто обитал за порогом дома Дамбрана, те силы, которые занесли теперь руку и на Салниса, на то последнее, что Дамбрана еще связывало со старой жизнью.