Все прекрасное – ужасно, все ужасное – прекрасно. Этюды о художниках и живописи - [51]

Я: Думаю, одна из причин наших занятий – желание бессмертия. Не умереть каким-то образом, продлить свою жизнь на тысячу алхимических лет.

Пригов: Я, например, никогда не предполагал, что работаю для вечности. Я просто работал. У меня не было претензий быть в вечности, поэтому я спокойно относился к настоящему. Я очень рад, что попал именно в то время, потому что в другое моя личная синдроматика была бы хорошо отражена в истории моей психической болезни, но нисколько бы не стала реализацией болевых проблем культуры.

Я: В старые советские времена мы все работали, с точки зрения западного человека, непонятно для чего.

Пригов: Но в то же время с неимоверной горячностью…

Я: Не получая денег…

Пригов: Не заставляя себя…

Я: Не имея надежды выставиться…

Пригов: Хранить свои работы…

Я: Для музея в небесах…

* * *

Не зря Вы, дражайший Дмитрий Александрович, проживая в России-матушке, посвятили свою жизнь литературе. Ох не зря. У нас в отечестве мерилом каждого («каждого» подчеркнуть) гражданина является литература, и мы (чуть было не сказал «русские») то и дело друг друга литературой на вшивость проверяем. Вот послушайте.

Иду на днях по Чистопрудному бульвару. Поравнялся с памятником Грибоедову и слышу: «Пушкин, на-х… – б…!» Я против воли как по приказу остановился. Хоть и спешил. Сделал вид, что кого-то жду. Стал озираться, посмотрел на часы. И осторожно повернул голову в сторону, откуда донеслись сии слова. Взору моему предстала сцена из ремейка пьесы Горького «На дне». На скамейке сидели двое. Мужская и женская особи. Опи2савшиеся и обкакавшиеся. У мужчины – синяк под левым глазом, у женщины – под правым. Оба лыка не вязали, несмотря на утренний час. Явно хотели добрать:

М: Пушкин, на-х… – б… говорил своей мамане: дай кружку. Выпьем!

Ж: Дурак ты. Не мамане, а няне Арине Родионовне.

М: Ну да, вспомнил: голубка дряхлая моя.

Ж: У него еще дружок был – Лермонтов.

М: Дура, Лермонтов родился, когда Пушкин умер.

Ж: Я Лермонтовым тебя прикалывала. Ну ты молодец: не прокололся, б…!

* * *

Вы намечали (цели), строили (планы), устанавливали (планку), выполняли (обязательства), брали (рубежи), побивали (рекорды). Железная воля! Иной скажет: «Это все немцы, тевтонская кровь». И ему – иному – сразу легче на душе.

Вот Вы первый раз в Нью-Йорке. Берете карту города. Одалживаете у меня шариковую ручку BIC. Именно «биками» Вы выделывали свои рисунки, доводя поверхность бумаги до состояния черного бархата. Кстати, еще в Москве Вы безбожно (вовсю и всю дорогу) крали шариковые ручки. Просто напасть какая-то: пришел Пригов – в доме ни одной ручки. Впрочем, я не сердился; мне даже нравилось. Позже, на первых порах жизни в Америке, мы с Алесей Вам посылали «бики» упаковками в Москву.

Так что же Вы сделали с той самой картой и с той самой шариковой ручкой BIC? Взяли и расчертили изображенный на карте город на квадраты соответственно количеству дней Вашего пребывания в нем. (Опять положили мою ручку к себе в карман!) И каждый день отправлялись в один из квадратов. И обходили методично улицу за улицей. И изучали методично дом за домом. Ну чем не Гуго Пекторалис?

* * *

Начали с нашего, надо сказать, в то время веселенького квартальчика.

Уже на лестнице столкнулись и познакомились с моими соседями – симпатичной парочкой: жгучим брюнетом Бобом и жгучим блондином Эриком. На прощание Боб с Эриком с энтузиазмом воскликнули: «Call us! Call us!! Call us!!!»

В подъезде страдал председатель кооператива – еврей в ермолке Стивен. Стивен мечтал переехать «из этого ада» на Upper West Side, где чисто и проживают порядочные люди – евреи, соблюдающие кошер.

Справа от входа располагался приют для сексуальных преступников, отсидевших свое и вышедших на волю. Кто-то из них вытащил матрас на улицу и грелся на солнышке. Маленький белый человек с живыми глазами заглядывал в лицо каждой проходящей мимо женщине.

У следующего дома притормозил шикарный лимузин. Из авто выплыли трансвеститы: два гиганта. Один-одна в костюме Мальвины, другой-другая в костюме Дюймовочки. В глубине салона автомобиля мелькнула подозрительная личность. Девчушки вошли в дом и исчезли. На двери висела вывеска «Волшебный театр». Окна всегда были плотно задернуты черным бархатом.

На перекрестке Вы заметили афроамериканского мальчишку. Удивились и даже умилились: ведь в Америке дети не появляются на улице без сопровождения взрослых. Подойдя поближе, Вы увидели, что славный малыш запустил руку в штаны и…

Из-за угла с грохотом завернул концертный рояль. Рояль толкал перед собой местный Агасфер. Неутомимый путник на мгновенье остановился, извлек из инструмента чудовищный какофонический пассаж и побрел дальше грохотать.

Из небытия материализовался бомж с протянутой рукой: «Христа ради, подайте на проститутку!»

Посередине тротуара присела покакать толстая негритянка в колпачке Санта-Клауса. Увидев Вас, негритянка напомнила басом: «I said: excuse me!»

Взлетела вверх чугунная крышка канализационного люка.

Взметнулся в небеса огненный столб.

Чуть подальше в черном плаще до пят трехметровая Смерть мерила улицу семимильными шагами. Глаза ее мерцали.