Все мои братья - [28]

И вот вскоре к месту засады, ничего не подозревая, насвистывая, пришли два здоровенных вражеских солдата. Они принесли к реке большой бак с очищенной картошкой. Опустив этот бак в воду, солдаты стали мыть картошку. Они наклонялись и распрямлялись, встряхивая свою тяжеловесную посудину. В какой-то момент, когда тот и другой едва не коснулись носами воды, прозвучал властный голос Захаряна:

— Хенде хох!..

Один из солдат потерял равновесие и плюхнулся в реку. Нахлебавшись воды, он пытался выбраться на берег. Он икал, размазывая по лицу ил и тину, что-то растерянно бормотал. Уже стоя на твердом дне, этот незадачливый вояка чуть было снова не повалился в воду. Только теперь он сообразил, что произошло. Его напарник судорожно цеплялся за бревно, переброшенное через речку. Оба они, потеряв дар речи, одурело уставились на автоматы разведчиков.

Через некоторое время Захарян докладывал комбату:

— Товарищ майор! Ваш приказ выполнен. Доставлены два «языка».

— Спасибо за службу. Объявляю вам благодарность за отличные действия. Только что это «языки» будто из помойки вытащены?

— Что делать! — сказал Захарян. — Один сам в речку свалился. Второго пришлось прополоскать. Медвежья болезнь началась у фашиста. Надо бы его вообще из речки не вынимать. Но один «язык» хорошо, а два лучше…

«Я ВАШ ДРУГ»

Как-то вечером курсанта Владимира Круглова вызвали к командиру роты. А потом и Круглов, и командир роты пришли к нам в траншею. Пришли также начальник штаба Семен Иванович Петраков и пожилой человек, почти старик, в ветхой крестьянской одежде. Курсанты окружили их.

— Плохо дело, ребята, — сказал незнакомец. — Свирепствует фашист в нашей деревне Сельцо. Люто свирепствует. Мучает пленных, добивает раненых. Людей заживо в колодцы сбрасывает. Прячутся люди, да ведь долго под елкой не просидишь. Иной не вытерпит, идет домой, а его словят — и на скотный двор. Обратного хода оттуда никому нет…

Крестьянин мял в натруженных руках свою кепку. По морщинам его лица катились слезы.

— В штабе решено нанести удар карателям в деревне Сельцо, — сказал Петраков.

— Вот это дело!..

Курсанты возбужденно заговорили, обращаясь к крестьянину:

— Ну-ка, дядя, рассказывай, как безопаснее в твою деревню пробраться!..

Уже через несколько минут началась энергичная подготовка группы курсантов к выходу в Сельцо. Деревня эта, расположенная по обе стороны Кингисеппского шоссе, стоит на ровном месте. Никаких овражков или перелесков на подступах к ней нет. Группа Круглова (я тоже входила в нее) достигла окраины Сельца под покровом темноты.

На фоне ночного неба смутно чернела водонапорная башня. Ориентируясь по ней, мы медленно продвигались вперед. Я ползла за курсантами. Мне в тот раз не везло. То и дело под руки попадались то пустые коробки из-под патронов, то какие-то банки, то сухой хворост. Я была еле жива от усталости, когда поступил сигнал остановиться. Протянув руку вперед, я дернула за сапог курсанта, лежавшего передо мной.

— Чего тебе? — обернулся тот. Это был Пайлак Захарян.

— Ничего, — прошептала я. — Скоро?..

Пайлак не успел ответить. Сквозь темень прорезалась фигура фашистского часового. Он подошел вплотную к вросшим в землю курсантам Павлу Сорокину, Ивану Манчуку и Пантелею Кротову. Подошел, остановился в двух-трех шагах от них и, не выражая беспокойства, повернулся спиной к ветру. Наблюдавшие за каждым движением его Сорокин, Манчук и Кротов вскочили. Часовой яростно сопротивлялся. Но через несколько мгновений с ним было покончено.

Курсанты поползли к видневшемуся невдалеке скотному двору.

Не помню, кто из них первым приоткрыл ворота двора. Потянуло ужасающим запахом тления. Распахнув ворота настежь, курсанты вошли внутрь. Я последовала за ними. При свете карманного фонарика мы увидели людей в изодранной окровавленной одежде, лежавших там и тут. Среди них были и пленные красноармейцы и местные жители.

— Есть кто живой? — забыв об осторожности, крикнул наш командир срывающимся голосом.

Ответа не последовало.

Курсантов трясло от гнева. Разбившись на группы по два-три человека, они двинулись на поиски карателей. Поблизости от скотного двора стоял сложенный из камня длинный сарай с черепичной крышей. Возле него были развешены на просушку различные предметы солдатской амуниции. У ворот сарая, окованных железом, мы наткнулись на несколько кроватей, вынесенных, должно быть, из крестьянских домов. Нам уже было известно, что жителей в деревне нет. По всем приметам, в сарае расположились гитлеровцы. Получалось, что они сами забрались в ловушку. Надо было лишь запереть покрепче двери сарая — единственный выход из него. Курсанты так и сделали. Высоко расположенные под крышей проемы окон были зашиты толстыми металлическими прутьями. Со стороны Кингисеппского шоссе к сараю по дорожке приближался еще один часовой. Рахим Искаков и Михаил Карамнов выдвинулись навстречу ему и затаились, подпуская его поближе. Гитлеровец, видимо, заметил неладное и первым открыл огонь. Оба курсанта были ранены, но нашли в себе силы уничтожить часового. Тем временем остальные курсанты накрепко забаррикадировали ворота сарая и расположились возле его оконных проемов. По команде Круглова в сарай были брошены гранаты и бутылки с горючей жидкостью. Загремели взрывы. Многие гитлеровцы, по-видимому, сразу погибли. Уцелевшие же, обезумев, ломились в ворота и пытались выбраться через световые проемы, уже затянутые дымом и пламенем. В припадке бешеного отчаяния нескольким солдатам фашистского карательного отряда удалось сломать ворота сарая. Один за другим в горящей одежде выскакивали они наружу. Но тут их ждали пули курсантов.