Все имена богини - [5]

Алексей удивлённо оглянулся. Тимофей Крепкодатый остановившимся прозрачным взглядом смотрел поверх монитора на Серую Мышку.

— Собственно, почему ты так решил? — осторожно спросил Алексей. — Ведь здесь нет лица. И вообще ничего выше пояса.

— Шо мне лицо, если я жопу вижу.

— Ну и что? — удивился Алексей. — Две… гм… задницы могут быть очень похожими друг на друга. Как две задницы. Ты не находишь?

— Не надо, — продышал Тимофей. Очень твёрдо продышал, хотя уже и не так уверенно. — Тут не только жопа. И ноги у всех по-разному растут… Ладно, спрячь… — И он бесшумно сгинул, чтобы спустя мгновение снова объявиться за столом, рядом с мясом и тониками…

* * *

Потом Алексей приходил к Любе домой почти ежедневно, как на работу, не ту работу, за которую платят, а ту, для которой живут. Труднее всего было объяснить это Марте, но Алексей справился. Он почти не соврал, сказав ей, что нашёл студию — далеко, ненадолго и не сказать, чтобы хорошую, зато — даром, и нужно успеть сделать как можно больше, пока не вернулись хозяева… Марта поверила. Она всегда верила ему и верила в него, и считала его настоящим большим художником — в отличие от самого Алексея. Она жадно рассматривала все его эскизы, ища и находя в них признаки гениальности… Она была женщиной, и не просто женщиной, а любящей и любимой, и, к тому же, слабо разбиралась в живописи.

Эскизов было много, очень много, и с каждым днём их становилось всё больше, планшет Алексея распух от испорченной терпеливой бумаги, от бездарностей и банальностей. Он работал как проклятый, но ни одну из работ не мог довести до конца. Каждый раз ему казалось, что вот сейчас получится, ещё чуть-чуть — и не останется никакой загадки. И всегда чего-то не хватало, что-нибудь мешало, что-то было не так. Слишком рано случался закат. Горланили за стенкой пьяные соседи. Пропадал куда-то самый нужный именно в этот момент карандаш. Саму Лизу вдруг вызывали на вахту общежития, к телефону, потому что звонил шеф с очередным своим безотлагательным «ЦУ». Перегорала лампочка…

Однажды, это было в середине ноября, он остался у Лилит на ночь, чтобы дождаться рассвета, каких-то особенных красок, неожиданных полутонов, которые наверняка подарит первый снег. Они спали, как Тристан и Изольда, плечом к плечу, и между ними, невидимый, лежал обнажённый меч. Алексей поднялся с первыми лучами солнца, мягко отразившимися от бело-розовых крыш, торопливо оделся, включил чайник. До начала работы (той, за которую платят) оставалось два с половиной часа, да почти час на маршрутке… Лена уже не спала, она откинула одеяло и осталась лежать спиной к нему и к свету, подперев голову и сонно глядя в книгу, которую прислонила к стене. Приподнятое плечо, тёплое и мягкое, плавный изгиб позвоночника, удлинённые, чуть напряжённые ягодицы. Покой. Свет. Ещё не проснувшееся желание. Чистота… «Когда б вы знали, из какого сора…»

И ещё один испорченный лист ватмана добавился в пухлый планшет — сорок седьмой после той памятной сентябрьской пьянки…

* * *

Почему-то шефу нравилась «Дуэль» — водка премерзопакостная и до безобразия дорогая. Это было непонятно и выпадало из образа. По всем прочим параметрам своего имиджа («Беломор», потёртый портфель, чёрный обкомовский телефон-комбайн) Илья Сергеевич должен был любить «Ностальгию». Впрочем, взгромождать ноги на рабочий стол — тоже как-то не по-советски и не по-партийному. А значит, шеф, полюбивший «Дуэль», был по-своему гармоничен. Он делал, носил, пил и ел то, что хотелось…

После третьей рюмки Алексей нечувствительно оказался рядом с Ледой-Лилит, и четвёртую выпил с нею на брудершафт. Губы у неё были податливо-упругие и сладковато-кисловатые, как густое клюквенное желе.

Серая Мышка незаметно и волшебно преобразилась, продолжая преображаться по мере усиления внимания со стороны мужчин. Она даже успела переодеться. В какой-то момент Алексею стало казаться, что она успевает менять туалет (или, по крайней мере, части туалета) тут же, не выходя из-за стола, проделывая это ловко и незаметно. Только что на ней были её обычные серенькие колготочки — и вдруг они стали чёрно-прозрачно-узорчатыми, и ладонь Алексея даже ощутила рифлёный рисунок вместо прежней бархатистой мягкости. Потом он снова отвлёкся рукой на рюмку «Дуэли», а когда опять, уже привычно, стал поглаживать её бедро, под ладонью оказалось нечто плотное, прохладно-шелковистое, и, скосив глаза, Алексей увидел переливчатые алые разводы длиннющего муарового платья и прущие из декольте бело-розовые дыни, каковые ну никак не могли прятаться под её всегдашней серенькой униформой. (И почти сразу он перехватил тоскливо-восхищённый взгляд Виталика…) Потом они, спотыкаясь, танцевали возле Жекиного верстака, и руки Алексея проворно обжимали податливо-мягкие ягодицы под коротенькой кожаной юбкой, то и дело щёлкая эластичными подвязками ажурных чулочков, а проволочно-колкие локоны Лукреции лезли ему в нос и мешали добраться губами до мочки уха. Давешние розовые дыни совершенно не прощупывались под жёстким старомодным бюстгальтером с ненормальным количеством пряжек и пуговиц. (Но замаслившиеся глазки Георгича без труда проникали и сквозь «лапшу» с «фонариками», и сквозь бюстгальтер…) Потом, уже в микроавтобусе, Алексей тщетно пытался замыть минералкой пятно вишнёвого тоника на подоле ярко-синего, в аляповатых цветочках и бабочках, платья. Давным-давно, ещё до свадьбы, точно такое же платье носила Марта, и оно точно так же обтягивало её упругий животик, выделяя ямочку пупка… Минералка была холодной, Лиля вскрикивала и ёжилась, и пришлось сунуть руку ей под подол, чтобы защитить горячее бедро от прикосновений влажной тоненькой ткани. Ни чулок, ни колготок на ней уже не было, и трусиков почему-то тоже…