Все - иллюзия - [44]

Самое странное, что он в обычном состоянии прекрасно помнил эти три месяца. Но под гипнозом они как бы не существовали. Под гипнозом у него исчезали малейшие воспоминания о том, как он жил и что делал июнь, июль и август два года назад. Лессинг жил тогда в Нью-Йорке, был гражданским, работал в рекламной фирме и жил обычной жизнью, какая еще существовала какое-то время после 7 декабря 1941 года. Тогда не происходило ничего такого, что заставляло бы его загипнотизированное сознание отключаться с таким упрямым постоянством, когда его просили вспомнить тот период.

Так начались длинные сеансы поисков, зондирования и осторожного управления сознанием Лессинга, и все это походило на ремонт очень сложного механизма или реабилитацию атрофировавшихся мышц, которые возвращаются к жизни при помощи сеансов массажа.

До сих пор барьер сопротивлялся. Но сегодня вечером...

Первый удар часов, отмечающих семь, разнесся в вечернем воздухе. Лессинг медленно встал, Чувствуя в своей голове непривычные прикосновения мягких лапок паники. Это будет сегодня ночью, подумал он. И что-то шевельнулось в самой глубине его души. Сегодня он узнает истину, снова просмотрит воспоминания, которые его разум почему-то отказывается выдавать, и он почему-то немного боялся этого знания. Он сам понятия не имел, почему. И это было нелогично.

В дверях он на мгновение приостановился и оглянулся. Лагерь окутывали сумерки, и уже размывались очертания бараков, лишь вдали все так же высилась громада госпиталя. Где-то вдали раздался гудок поезда, отбывшего в Нью-Йорк час назад. В Нью-Йорк, воспоминания о котором были заблокированы в его голове.

— Добрый вечер, сержант, — сказал лейтенант Дайк, отрывая взгляд от стола.

Лессинг встревоженно поглядел на него. Дайк был маленьким, плотным блондином, излучающим внутреннюю энергию. Он проявил неподдельный интерес к феномену с памятью Лессинга, и Лессинг до сего момента испытывал к нему только благодарность. Но сейчас он не был уверен в этом.

— Добрый вечер, сэр, — машинально ответил он.

— Садитесь. Сигарету? Что вы нервничаете, Лессинг?

— Не знаю.

Он взял сигарету и повертел ее в пальцах, не зная, что делать с ней. Страх поднимался в его душе, как прилив, и Лессинг не мог думать ни о чем другом. Барьер начал подаваться, и кто знает, какие мутные потоки воды таились за ним в темноте, ожидая, когда их выпустят наружу? В голове у него раздавались щелчки, словно поворачивались болты, сдерживающие воспоминания. Это начал работать условный рефлекс. Его мозг готовился к гипнотическому зондированию Дайка.

Над столом Дайка покачивалась лампа без абажура. Лессинг уставился на нее, и все вокруг начало темнеть. Это тоже действовал рефлекс. Дайк, возникший вдруг позади него, провел пальцем по его голове. И Лессинг стал быстро тонуть. Он слышал, как голос Дайка становится все громче и исходит откуда-то из темноты. Голос был непреодолимой силой, которая тянула его и куда-то вела. Дайк почти сразу же направился к барьеру. Плотина в памяти тут же задрожала. Лессинг испугался.

— Возвращайтесь. Возвращайтесь. Назад, в лето сорок первого. Лето. Вы в Нью-Йорке. Когда я досчитаю до десяти, вы все вспомните. Один. Два...

Ведя отсчет, голос Дайка становился все тише и тише. И сказалась длительная подготовка к этому моменту. Джеймс Лессинг вернулся назад во времени и...

И увидел лицо, белеющее в темноте, яркое, как пламя в пустоте быстротекущего потока времени. Но чье это лицо? Лессинг не знал, зато он знал, что позади него находится тень, более черная, чем темнота, бесформенная и осторожная.

Тень росла, какой-то смутный силуэт, склонившийся над ним. Раздалось какое-то ритмическое звяканье. Это были обращенные к нему слова:

Между днем и ночною порой,

Когда сумрак сгущается,

Есть период такой небольшой —

«Детский час» называется[13].

Бессмыслица какая-то. Лессинг начал шарить руками в темноте, пытаясь найти первопричину.

И оно начало возвращаться к нему. То, что он забыл. Совсем незначительное, едва стоящее того, чтобы помнить. Что-то... Нет, кто-то... И, в конце концов, не такой уж незначительный. А напротив, кто-то довольно важный. Кто-то, кого он случайно встретил где-то, где именно, он не мог вспомнить — на улице или в парке... Или на какой-то вечеринке — но совершенно случайно. Кого-то... Да, я был в парке, подумал вдруг Лессинг и вспомнил поляну, яркую в солнечном свете, и траву под ногами. Фонтан, у которого он остановился, чтобы попить. Он даже вспомнил воду, прозрачную, тихо журчащую и очень вкусную, но не мог вспомнить, кто был рядом... Все отчетливее Лессинг помнил все, что тогда окружало его, все, кроме человека. Забвение упрямо окутывало эту неясную фигуру. Стройную фигуру, ростом пониже Лессинга... Темноволосую? Белокурую? Нет, все же брюнетку.

Удар черных очей этой девицы!

Внезапно он задохнулся, словно от настоящего удара, кода память бешеным потоком хлынула на него. Кларисса! Как он мог забыть ее? Как он мог? Как могла даже амнезия стереть ee! Он был ошеломлен яркой лавиной воспоминаний, которые были скрыты от него. И где-то в этом ярком потоке таилось горе, но он еще не позволял ему выплыть на поверхность.