Все, что шевелится - [111]

– Обманул меня бай Омогой, – пожаловался бедолага. – Я на его дочке женился как порядочный, а он приданого не дал, ещё и меня обругал. Год я на него горбатился, а за службу верную получил корову бесплодную. Вот родится у меня сынок Лабынгха Сююрюк, а у меня и молочка его напоить не найдётся!

Лесунка только посмеялась и сказала, что всё наладится. Корова, мол, принесёт ему целое стадо телят, и молока у Эллэя будет столько, что доить замучится. Бедняга не поверил. Откуда же телята возьмутся без быка? Хотя что с неё взять, с легкомысленной лесной поблядушки? На том и расстались. На прощание Эллэй спросил имя собеседницы.

– Исэгэй Айысыт, – назвалась лешачиха и затерялась среди неспелой морошки.

Побрели дальше. Новоиспечённый хозяин и муж подстрелил глухаря, а когда разделывал, то нашёл в желудке камень размером с фалангу пальца. Экая невидаль – камешек! Но этот имел человеческий облик – с глазами, носом, ртом, ну просто вылитый брат Сата, пропавший в таёжных просторах лесичей. Эллэй оставил камень на счастье, и Сата не обманул. А однажды лежали они с супругой под раскидистой сосной, а неподалёку молния ударила. Пошёл муж глянуть, куда она долбанула, и отыскал топор грома. Топор и топор, только тупой и каменный. Он тоже Эллэю немало счастья принёс, как и Сата-камень.

И сын Лабынгха Сююрюк у него в сроки родился, и бесплодная корова отелилась. Кто её огуливал – неизвестно. Может, лесной зверь марал, может, кто другой, но родилось двое – телок да тёлочка. Через пяток лет стадо не стадо, но телята в загородке, руками Эллэя плетёной, толкались, молодые бычки бодались, юные рога пробовали. А ведь когда на место, выбранное молодыми за красоту и удобство – рядом и лес, и луг, и речка, – прибыли, у них тарелки не было. Медный котелок да две деревянные ложки. Ничего, сами выжили и сынок Лабынгха. Бывший батрак сперва деревянные тарелки вырезал, позднее из глины налепил, когда подходящий материал отыскал, а ещё понаделал из дерева много разной посуды для молока. Молоко у них через год появилось и с тех пор не переводилось, не обманула лесунка, которую они с тех пор называли не иначе как госпожа коровница. И дети пошли один за другим – сыновья да дочки. Крепкие, здоровые, работящие. Стал Эллэй основателем самого знаменитого в местных краях, знатного и богатого рода.

Вот это была новость! Века её обсуждали, не то что завалящую тайну сюллюкюн.

А вот Сотону никак не везло. Да он и сам всегда. искал на свою задницу приключений. На берегах реки Тёмной замучили его житейские проблемы. Пока омогойцы кочевали, то запросто подходил к любому костру, врал что-нибудь новенькое или старенькое, его угощали мясом и бражкой из походных запасов. Он же, грабанув очередную лешачью бражную яму (особенно часто они попадались в стране Лин), всё искал секретные добавки, чтобы стать непревзойдённым любовником. Бражка так и текла меж пальцев, зря пропадая в неудачных экспериментах. Тайну эрзац-сомагонки хан без ханства (ханыга, по определению горыныча) раскрыл в первые дни отступления от Мундарги. Его настойка оказалась только чуть хуже драчёвской сомы: заканчивалась жутчайшим похмельем и не горела. Но он-то, Сотон, не горыньгч, плеваться огнём ему вовсе не обязательно. Зато его сомагонка на мухоморах превосходила напиток старожилов в качестве любовного напитка. Тех девять красоток, виляющих юбками, из Пакова племени он не забывал до конца дней своих. В лицо помнил, а того, что творил с ними, – нет. Нераскрытая тайна, как говорится, памятней забытой победы.

На диких брегах Тёмной племя встало всерьёз и надолго. Люди разбились на семьи и кланы, кто-то возводил избы, как в краю Высокой тайги, кто-то шил новые юрты, некоторые никак не могли опомниться после похода и продолжали кочевать туда, сюда, обратно, соорудив особенно удобные складные чумы. Сотона к своим кострам никто не приглашал, а незваный гость хуже Илбиса, божка войны.

Худо без бабы, самому работать приходится. Ханыга и рад бы поджениться на молоденькой, но у той ни кола, ни шнура для юрты. Понятно, живёт она с родителями, а хороших ли они кровей, ещё вопрос, ибо сокровища не видны, пока хозяйство, укрытое в лесах новостроек, не проступило во всём блеске. Сойдёшься с чужой дочкой, тебя же и заставят на большую семью горбатиться. Сотон даже похудел, придирчиво выбирая невесту. Остановил взгляд на хозяйке из вдов, с приличной юртой и полудюжиной взрослых сыновей. Подкатился к ней с удивительным прозрачным кувшином, полным мутной эрзац-сомагонки, а наутро похмельному и вставать не пришлось. Уж так его супруга холила-лелеяла, днём юлой вертелась, хозяйничала, с Сотона пылинки сдувала, а сыновей гоняла, не давая передышки. Чем они с бабой ночами занимались, ханыга не помнил, а оттого с похмелья вдвойне мучился. А однажды заметил, что мухоморная настойка на самом дне плещется. Понял, что ещё денёк-два – и останется он без любовного напитка. Зная властный характер супруги, легко представил, как стрижём из юрты вылетит, едва ночные, неизвестные ему наяву, подвиги прекратит.

Потому, кряхтя, поднялся и стал собираться в дорогу.