Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники - [11]

* * *

25–26 ОКТЯБРЯ

Особый день.

Уезжал в Саратов на конференцию по помилованию. Первая возможность увидеть оппонента в лицо, хотя и тут все больше подставные, как Филимонов, замначальника ГУИНа (Главное управление исполнения наказаний. – М.П.). Главные кукловоды за кадром. Но все равно хоть можно было не из купленных статей, а открыто ИХ услышать. Шпарили, как по написанному, будто я и не выступал, хотя доклад мой был точный и все, что надо, я включил туда, все цифры, все факты.

Но накануне вышла в «Парламентской газете» прегадкая и снова заказная статья про нас под названием «Почем помилование?». Хотелось сразу спросить: «Почем платили за статью?» Но вышла в день отъезда, и торопливо написали опровержение, не по сути, а вообще. По приезде Мариша сказала, что мы сделали глупость, опровержение дурацкое и она тут извелась.

С этой вроде бы мелочи и началось.

Слово за слово, я после бессонной ночи, она на взводе, ибо статья оголтелая. И мне выдает по первое число: «Я тебя предупреждала, что тебя не оставят в покое, если сам не уйдешь, а теперь и нам нигде нельзя показаться. Тычут пальцем: вот эти, Приставкины, которые нахапали миллионы за помилование. А у меня на хлеб денег нет!»

И финал: «Или мы (семья), или твоя Комиссия. Уйдешь, все будет как прежде. Не уйдешь – мы так жить не сможем. «Товарищи» тебе не позволяют уйти, потому что у них ни у кого своей жизни нет, это все их эгоизм».

Но у меня альтернативы нет. Бросить сейчас, в критический момент, Комиссию, значит предать своих, дело, которому отдано десять лет.

Я только сказал: «Ни в чем вас не виню, делайте как хотите. Я могу уйти, уехать куда-то. Но жить на два фронта, там атака и дома, я не могу».

– А ты предаешь семью, – сказала жена.

Хочет сохранить, оберечь семью. А может, и меня. Ибо заговорила о грозящем мне инсульте. Мол, все такие дела заканчиваются в лучшем случае если не арестом, то инсультом.

Разговаривали в моем кабинете, без Маши, я так настоял. Я сказал, что с ней поговорю отдельно.

– Но мы вместе, это наша с ней общая позиция.

Ультиматум.

Публичные выступления и очерки (1990–2000-е гг.)

Выступление в Немецкой школе им. доктора Гааза в Москве

ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

«ДРУГ НЕСЧАСТНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА» – так именовалась век назад одна из статей, посвященных доктору Гаазу. Но мне хотелось бы начать выступление с заметки, промелькнувшей в газете недавно: «Целую неделю провели в Москве немецкие школьники из Бадмюнстерайфеля. В русскую столицу их привел интерес к судьбе знаменитого доктора Гааза… Экскурсоводами-гидами по местам доктора Гааза в Москве стали столичные школьники…» Примечательное событие. Немецкие дети приехали из городка, где родился знаменитый доктор, а наши дети показали им вторую родину Гааза, его могилу на немецком (Введенском) кладбище, памятник, который поставили ему благодарные москвичи век назад.

Я не собираюсь приводить здесь биографию доктора Гааза, теперь она широко известна благодаря еще одному великому гуманисту – Анатолию Федоровичу Кони, ученому, юристу, академику, который через полстолетия после смерти доктора, уже на переломе XX века, вновь открыл русскому обществу это имя. Его работа «Биографический очерк» – единственное полное исследование жизни и деятельности доктора Гааза. На Кони сегодня ссылаются все энциклопедии и справочники. В то время когда он прикоснулся к этому имени, почти случайно, о докторе Гаазе ничего не было известно. «Таково свойство нашего образованного общества, – написал Кони. – Мы мало умеем поддерживать сочувствием и уважением тех немногих, действительно замечательных деятелей, на которых так скупа наша судьба. Мы смотрим обыкновенно на их усилия, труд и самоотверженность с безучастием и ленивым любопытством… Имя, которое должно бы служить ободряющим и поучительным примером для каждого нового поколения, уже произносится с вопросом недоумения: «Кто это такой?» – И он заключает грустным выводом. «У нас нет вчерашнего дня. Оттого и наш завтрашний день туманен и тускл…»

Это написано до 1917 года, т. е. до прихода в России к власти большевиков. Кони предугадал этот наступающий «завтрашний день». Он был не просто «туманен», а беспросветен. Сквозь «тусклость» двадцатых годов XX века мы видим лишь красных комиссаров, добивающих остатки российской интеллигенции, вместе с которой сгинул и сам Кони. Лишь немногие, составляющие культурную гордость страны, спаслись тем, что были отправлены в эмиграцию и нашли последний приют в Германии и Франции. Советская власть на многие десятилетия закрыла великие имена. Предала забвению и имя доктора Гааза. Я сам был свидетелем, как в 1980 году, в годовщину его рождения (200 лет), мой друг Лев Копелев (кстати, еще одно святое имя!), предложил в печать небольшой очерк о жизни Гааза. Общими усилиями, под чужой фамилией, нам удалось опубликовать несколько строчек в журнале «Наука и жизнь». Но главное из того, что проповедовал Гааз – коренные начала человеколюбия, не могли быть востребованы в стране, где главенствовали КГБ и система ГУЛАГа, а жизнь – не только зэка, но и любого гражданина – была полностью обесценена.