Всё, что имели... - [7]

— С дороги письмо бросила бы в Харьков. Там наша дочка на доктора учится. Вот зачем, — поясняла Степанида.

Потом она приутихла, даже стала выкладывать на общий стол кое-что из того, что прихватила в дорогу, но делала это, как казалось Леонтьеву, с неохотой, будто бы из-под палки.

В эшелоне была своя кухня, снабженная продуктами, кое-что получали в дороге на больших станциях по талонам, выданным инженеру Смелянскому, отвечавшему за питание.

Когда поезд остановился, Леонтьев приоткрыл дверь, и в вагон ворвалось облако снега, зашипела раскаленная чугунная печка, заплясали по ней серебристые водяные шарики.

День был морозный, ветреный. Сыпал снежок, и вдоль эшелона ползли белые космы поземки, то ныряя под вагоны, то исчезая где-то под откосом. Леонтьев оглядывал невысокие заснеженные горы, между которыми в распадках-долинках виднелись небольшие селения. «А где же город? — раздумывал он, наблюдая, как из-за плоской горной вершины поднимались терзаемые ветром клубы дыма от невидимых труб. — Не там ли Новогорск? А может быть, нас остановили на полпути или перед семафором?»

— С приездом, Андрей Антонович! — послышался голос.

Леонтьев увидел Ефима Васильевича Рябова — начальника инструментального отдела завода, своего непосредственного шефа и, поздоровавшись, нетерпеливо стал расспрашивать, что тут и как. Он знал, что Рябов с группой заводских товарищей был послан сюда еще в те дни, когда среди оружейников и разговоров не было об эвакуации.

— Уже прибыло несколько наших эшелонов. Сейчас идет расстановка оборудования на производственных площадях здешней брикетной фабрики. Этих площадей, к сожалению, очень и очень мало. Брикетная фабрика только строилась, ее некоторые здания имеют лишь стены, стоят без крыши, без окон и дверей. Придется многое переделывать, приспосабливать, а то и строить заново, — откровенно и с горечью говорил Рябов, а потом, будто бы желая подбодрить Леонтьева, с улыбкой добавил: — А тебе повезло. Твой цех решено разместить в здании гаража здешнего медно-серного завода. Это совсем рядышком, в двух шагах от железной дороги, да и помещение вполне подходящее, коренная переделка не потребуется.

Три года назад Леонтьев принял цех от Рябова, ушедшего на повышение, и всегда чувствовал, что Ефим Васильевич и по своей новой должности, и по-человечески был неравнодушен к инструментальщикам, а значит, и сейчас не обидел их, помещение для цеха подобрал не худшее.

— Главное, не медли с разгрузкой и учти: за малейший простой вагонов наказывают, и серьезно! — продолжал Рябов.

— Ясно. Ты мне вот что скажи: где и как размещать людей?

Помолчав, Рябов с той же горечью в голосе ответил:

— С жильем здесь, доложу я тебе, не то что плохо, а совсем скверно. Удобных квартир практически нет. Но местное начальство многое делает, обещает никого не оставить под открытым небом. Кстати, позавчера приехала Марина Храмова — наш новый комсомольский секретарь. Ей поручено заняться жильем для твоих инструментальщиков. Ну, командуй. Подброшу сюда людей, автокраны. Еще раз прошу — не медли, к вечеру следующий эшелон ожидается.

Поняв, что многодневный путь окончен, приехавшие выходили из вагонов. Настороженно оглядываясь, они переговаривались между собой, и Леонтьев замечал их подавленность, да и сам он был расстроен словами Рябова о здешней обстановке. Пожалуй, один только Никифор Сергеевич Макрушин чувствовал себя сносно. Подергивая усами и не закрываясь от холодного ветра, он хрипловато басил:

— Земля как земля, погода как погода… Были бы кости целы, а мясо нарастет.

— Андрей Антонович, обед готов, — доложил Смелянский. — Какие будут распоряжения?

— Распоряжение одно — обедать, — вместо Леонтьева ответил комиссар эшелона Конев. — Я так думаю, что порядок придется нарушить. В дороге мы в первую очередь кормили детей и мам, а сейчас пусть быстренько обедают мужики — и на разгрузку.

— Согласен, — отозвался Леонтьев. Они уже сообща наметили в пути, кто и за что отвечает, кому и какие вагоны разгружать, а значит, думалось ему, никакой задержки не будет.

В сопровождении парня и девушки вдоль эшелона ходко шагала Марина Храмова в подогнанной по осанистой фигуре шинели, перетянутой широким командирским ремнем с портупеей через плечо, в начищенных сапожках и мерлушковой шапке-кубанке, из-под которой выбивались пушистые светлые кудри.

— С благополучным прибытием, Андрей Антонович, — сказала она, подойдя к Леонтьеву. — Я имею списки ваших людей, в мое распоряжение выделены грузовые машины, так что можно развозить семьи по указанным квартирным адресам.

— Ну, Марина, лучшей вести и не придумаешь! — воскликнул обрадованный Леонтьев.

Вечером, когда вагоны и платформы опустели и по всей форме были сданы железнодорожникам, Конев забеспокоился:

— Выгрузились, а как с охраной имущества?

Леонтьев не успел сказать, что Рябов уже позаботился об этом, как послышалось:

— Эге, нашего полку прибыло!

— Дядя Вася? — удивился Конев.

— Он самый и есть, при исполнении, — солидно отозвался охранник, одетый в большущий тулуп, с винтовкой за плечами.

Дядя Вася был вечным вахтером. Никто не знал точно, сколько ему лет и когда он поступил на оружейный завод. Шутники поговаривали, что дядя Вася помнит самого Левшу, с которым у него были постоянные стычки. Из-за рассеянности и глубокой задумчивости Левша забывал в своей избенке пропуск, и дядя Вася будто бы выговаривал ему: «Ты хоть и знаменит на всю Россию-матушку, а у меня без пропуска не пройдешь…»