Все, что было у нас - [23]

Я знаю, что в 1967 году один артиллерийский снаряд стоил пятьдесят пять долларов. Если взять и сложить, сколько артиллерийских снарядов было затрачено за всю войну, это кое-что да значит. И это не говоря о бомбах весом от пятисот до двух тысяч фунтов,[41] реактивных снарядах, боеприпасах меньшего калибра, танках, о том, чего стоило содержание человека в палате первой помощи в госпитале, оказание медицинской помощи, отправка на корабль-госпиталь или домой, или об израсходованных количествах бензина и масел, или о стоимости питания для людей. Я думаю, что в самый разгар войны, когда Никсон втихушку проворачивал делишки в Камбодже и пытался сохранить это в тайне, тратилось вон сколько сотен миллионов долларов в день на войну. И не говори мне, что это никак не связано с нынешним положением с инфляцией. Всё это время крупные корпорации вовсю загребали деньги на той войне.

Я пробыл в поле около девяти месяцев, и на меня начали накатывать приступы страха. Не знаю, доложил ли кто-то обо мне, что у меня начались эти приступы, нет ли, но, как бы там ни было, меня перевели в 1-ю госпитальную роту в Чулае. Там я забил на всё и три месяца пропьянствовал. Упаковку из шести банок пива я мог прикончить быстрее любого другого. Я начал чрезвычайно много пить.

Вспоминается один случай в поле, когда я решил, что выносить всё это больше не могу. Я сказал одному другу, чёрному парню по имени Райен, что собираюсь кинуть гранату за угол хижины и выставить ногу. Мне хотелось домой, я не хотел больше заниматься всеми этими делами, я не знал, как смириться с тем, что делаю. Я стоял там, трясся и плакал, а он мне всё говорил: «Дурак ты набитый. Дурак. Тебе же ногу оторвёт. Таких дурных мудаков, как ты, я в жизни не видел». Отговорил он меня от этого.

Как-то, ещё до этого, меня ранило, но несильно. Не думаю даже, что это тянуло на «Пурпурное сердце», но случилось всё в такой опасной обстановке, что можно было и так на то взглянуть. Я был в патруле и шёл прямо за парнем, который наступил на мину-ловушку очень хитроумной конструкции. Там по склону холма был спуск в долину, и нам надо было по нему спуститься, чтобы попасть к месту назначения, и Ви-си знали, что когда мы доберёмся до этого склона, мы будем съезжать по нему вниз, потому что грунт там был рыхлый. Вот они и поставили растяжку, за которую мы должны были зацепиться, съезжая по склону. Таких чертовских штук я встречал немного. И Чарльз Райт — он был их тех парней, что всегда хотели быть как Джон Уэйн, худющий такой заморыш откуда-то с Юга — за неё зацепился. К счастью, там стояла чайкомовская граната,[42] поэтому большого вреда она ему не причинила, однако кусок лодыжки ему оторвало. Я, кстати, очень гордился тем, как тогда его обработал — жизнь ему спас. От разрыва чайкомовки сработала дымовая граната, висевшая у него на поясном ремне, и жёлтый дым расползался повсюду. Кроме того, от этого разрыва одна из гранат у него на ремне начала шипеть. У меня было два выхода: убежать или попытаться отцепить эту гранату с ремня. Я знал, что запал горит пять секунд, и я, скорей всего, погибну. Несмотря на это, я стал с огромным трудом пытаться отцепить эту чёртову штуку. Я, наверное, целую минуту эту чёртову штуку отцеплял, потом и весь ремень в сторону отбросил. К счастью, граната та не взорвалась, но, пока я это делал, я обжёг кисти обеих рук. Это произвело достаточное впечатление на командира отделения, и он решил, что я достоин «Пурпурного сердца».

После того как я выбрался с поля, мне было нелегко. Я начал непрестанно пить. Пива там было море — филиппинского пива с формальдегидными консервантами. Похмелье от него жуткое.

Однажды в батальонном расположении офицерская компашка смотрела кино. Я стал прямо перед экраном, вытащил член и поссал прямо перед всеми офицерами. Я был очень пьян, но нетрудно понять, что это был чисто демонстративный жест, проявление озлобленности, за что я был сурово наказан. После этого меня ещё дальше сослали в тыл.

Меня отправили в 1-ю госпитальную роту в Чулае, где я стал пить ещё больше. Меня определили на работу в конторе, за пишущую машинку, потому что, судя по всему, я был одним из немногих, кто знал слова длиннее одного слога. По-моему, именно тогда я стал тем, кого называют алкоголиками, и после возвращения домой мне потребовалось целых десять лет, чтобы от этого избавиться. Тогда и большинство хирургов в госпитальной роте были алкоголики.

Помню, как на новый 1968 год Ви-си обстреляли нас реактивными снарядами… Начну с того, что все в Чулае были несомненно пьяные, потому что у тех, кто сидел на периметрах, были полные коробки трассеров для пулемётов 50-го калибра, и они крест-накрест расписывали ими небо, чтобы получалось нечто вроде фейерверка. В ту ночь Ви-си попали реактивным снарядом в два больших бака для ГСМ, а мы все были пьяные, стояли на крышах наших хибар, швыряли вверх пивные банки и вопили: «С Новым годом!», а те два здоровенных бака тем временем горели. Капитан, командовавший госпитальной ротой, так испугался, что спрятался с пистолетом под кроватью. А мы все были на крышах — вопили, орали, швыряли вверх пивные банки и вопили: «С Новым годом!»