Всё, чего я не помню - [23]

– Кому?

– Ей. Контактному лицу. Переводчице. Пошел по рабочему сценарию. Поблагодарил за встречу и попросил связаться со мной, если ее клиенту еще потребуется помощь. С уважением, Самуэль. Миграционная служба.

– Ты поблагодарил ее за встречу?

– Да, по-твоему, это странно?

– Можно было бы поблагодарить, если бы ты сходил к ней в гости. Но вы же просто случайно встретились на парковке.

– Нууу… Я подумал, так будет правильно… Не знаю…

Я налил кофе, посмотрел во двор. Пустая детская площадка, качели, листья, как будто рассеянные, осторожно шевелились на ветру.

– И она ответила?

– Еще нет. Но сообщение вышло хорошее. Я несколько раз переписывал черновик. Хочешь, зачитаю? – Спасибо, нет, – ответил я.

Но я сказал это без недовольства, просто проинформировал, что точное содержание сообщения меня не очень-то интересует. Потом пошел к себе и приготовился к рабочему дню. Когда я вышел из комнаты, Самуэль все еще сидел на кухне. Он так и не оделся, его тонкие как прутья руки сжимали телефон, взгляд сосредоточен на экране.

– Но здесь ведь можно и иронию увидеть.

– Где?

– В благодарности за встречу. Она прочитает и, возможно, подумает, что это шутка. Было глупо написать в конце «с уважением»? Слишком официально? Может, стоило написать «Всего хорошего»? Или «Обнимаю»? Что думаешь? Было бы слишком, если бы я…

Я закрыл входную дверь и вызвал лифт. Если бы я мог предотвратить все уже там и тогда, я бы это сделал. У меня было плохое предчувствие. Но судьба уже запустила шарик для пинбола, и ничто не могло его остановить.

* * *

Конечно, это было непродуманно. У меня не было права давать Нихад юридические советы. Просто я слышала, что происходит с другими женщинами, попавшими в похожие ситуации. Возможно, с Нихад было бы иначе. Не знаю. Но я попросила ее телефон и сразу же перезвонила ей с личного номера, и мы разговаривали, пока она выбиралась оттуда. Я слышала звук дверей и бегущие шаги, бряканье лифта и два голоса, обсуждавшие какой-то футбольный матч («Да это был гребаный фейерверк!»). Потом скрип резиновых подошв по полу в коридоре, когда она бежала к выходу, ее дыхание, шуршание воротника ее куртки, кто-то (таксист?) прокричал какую-то фамилию, медленно и устало, словно стоял там на входе в больницу и выкрикивал одну и ту же фамилию с начала времен. Потом чириканье птиц, шум машин, ветер, визг тормозов, и шипящий звук открывающихся дверей автобуса.

– Я на улице.

Прежде чем закончить разговор, я пообещала помочь ей с заявлением на получение разрешения на работу.

* * *

Прошло три дня. Три дня, а Лайде так и не ответила на сообщение Самуэля. Обычный человек понял бы, что пора оставить это и двигаться дальше. Но только не Самуэль. Отсутствие ответа было для него знаком, что это действительно она, та самая. Через четыре дня после первого сообщения он спросил, можно ли пойти со мной в тренажерный зал.

– Ты это серьезно? – спросил я.

– Да. Надо немного размяться. Давно не тренировался.

– Как давно?

– Ну. Лет восемь – девять.

Самуэль переоделся и спустился в зал. Я понимал его. Сам сделал бы так же, будь у меня сильные как паутина руки и толстые как свечи ноги. На нем были лиловые тренировочные штаны с резинками внизу, футболка с принтом музыкального фестиваля и два напульсника, которые болтались на запястьях, как браслеты.

– Ну что, приступим? – спросил он. – Я собирался начать со скакалки.

В разминке со скакалкой нет ничего такого, но все дело в том, как ты прыгаешь. Если контролируешь свои движения, чередуешь обычные прыжки с двойными и одновременно пританцовываешь, как боксер, тогда все в порядке. Самуэль прыгал так, словно опять оказался в школьном дворе. Ноги путались в скакалке, он начинал заново, все смотрели на него, качая головами. Но самое странное – мне не было стыдно. Было здорово, что он пришел. И поскольку он был там со мной, никто не решался открыть рот. Зато Самуэль не замолкал. Пока я выполнял свою программу, он комментировал маркировку на гирях, спрашивал меня, кажется ли мне песня, которая доносится из колонок, веселой или грустной, ответит ли Лайде на сообщение сегодня, завтра или на следующей неделе. Большинство вопросов я пропускал мимо ушей, сосредоточившись на своем, хотя это не значит, что я не слушал, но иногда вопросов становилось так много, что вполне можно было отвечать через раз.

* * *

Звонки продолжались. Я переводила мамам, которым нужно было объяснить, почему им отказали в жилищном пособии. Мужчинам, которые хотели обжаловать приговор за нанесение побоев. Молодым людям, которым требовалась помощь, чтобы подать заявку на грант ЕС для проведения палестинского музыкального фестиваля в спальном районе. Женщинам, которых избивали, насиловали, прижигали сигаретами. Мужчинам, которые жаловались, что их дискриминируют на жилищном рынке и рынке труда, а когда они обращались к уполномоченному по борьбе с этнической дискриминацией, их дискриминировали и там. Женщинам с заплывшими глазами, которым ломали ноги. Женщинам, которые показывали шрамы на щеках и говорили, что их укусила собака. Женщинам, которые рассказывали, что, когда он садился за руль пьяным, мне не разрешалось пристегиваться, когда я хотела взять добавки за ужином, он заставлял меня есть кошачий корм, когда коллеги спрашивали о синяках, он начал таскать меня за волосы. Женщинам, которые рассказывали, что у него был заведенный порядок, он запирал дверь на сувальдный замок, ставил определенную песню, подпевал мелодии, пока ходил за перчатками. Потом возвращался, и тут начиналось. Мужчины были адвокатами из северных провинций, призерами соревнований по триатлону родом из Финляндии, шведскими телевизионными ведущими. Мужчины были торговцами фруктами из Сирии, скрипачами из Бельгии, алкоголиками с юга Швеции. Но мужчины были не важны. Мужчины были лишними. Помогать я хотела женщинам.