Все будет хорошо - [8]

Автомобиль Эркина лез в гору с трудом. Асфальт кончился давно, и разбитая какими-то большими грузовиками гравийная дорога кончилась. Перед радиатором было нечто, похожее на дно ручья с глубокими промоинами от дождевых потоков, с камнями всех размеров, включая весьма солидные валуны. Эркин зло крутил баранку, маневрировать приходилось точно, потому что справа пугающе зияла бесконечная каменистая пропасть.

— Хоть бы склон увить плющом, — сказала Дильбар, она сочувствовала.

Эркин не ответил. Думал про Бахтияра и Амина, которых директор счел слишком занятыми для поездки в этот дурацкий забытый богом и людьми кишлак.

Последняя партия в теннис вспомнилась Эркину по закону плохого настроения. Если на душе погано, так сразу лезет в голову все неприятное. Это была всего-то их четвертая встреча на корте. До нее счет выглядел достойно: два-один в пользу старшего. Первую и третью выиграл директор, вторую Эркин. По раскладу и замыслу выиграть четвертую следовало обязательно. Хотелось выиграть красиво, убедительно. Вышло иначе. Первый сет был за Эркином, провел он его в хорошем темпе, крученые мячи летели точно. Зато во втором директор преобразился, видимо, проснулся азарт. «Прорезался» удар, в подачах он не жалел себя и тут же на длинных ногах кидался к сетке, так же быстро отбегал, если Эркин давал свечу. Утешало Эркина лишь хорошее настроение директора. В ответ на искреннюю похвалу во время передышки Азим Рахимович заметил:

— Это благодаря тому, что вы хорошо сыграли первый сет. Задали тон и темп. Обычно слабый противник демобилизует партнера. Не замечали? И еще, как у нас говорят: «Убегающего не догоняй. Догонишь, он тигром станет».

Последний сет был для Эркина еще более неудачным. Утешение заключалось в том, что игра кончилась к девяти и многие в институте видели, как они шли с корта в душевую, оба взмыленные, в белых одинаковых костюмах, с одинаковыми ракетками в чехлах с надписью «Слезингер». И из душевой вышли вместе. Это тоже все видели, а кое-кто и слышал, как директор сказал, что давно не испытывал такого удовольствия от игры.

И все-таки три-один не то, что требовалось Эркину для отношений на корте, которые, как он справедливо полагал, должны в какой-то степени переноситься на его положение в институте.

Вспомнилась еще одна деталь, не из этой игры, а из самой первой. Директор предложил, чтобы все их разговоры на корте проходили по-английски.

— Вы английский учили? Я тоже, а стал забывать. За рубежом была практика, сейчас только читаю, а скоро в Индию ехать.

На свой английский Эркин надеяться не мог и, как ему тогда показалось, уклонился довольно ловко, сказав, что стесняется плохого произношения.

И это вспомнилось сейчас некстати. Отвратительной дороге конца не предвиделось, валуны встречались все чаще.

— Я слышал, что ты совсем уже была готова к свадьбе? — сказал он Диле. — Да и парень, кажется, хороший. Медик?

— Медик, — ответила девушка. — Тоже аспирант, как вы.

— Почему же расстроилось все? Кто виноват? Он или ты?

— Так получилось, — ответила она.

— А все же?

— Не хочется говорить.

— У нас ведь редко так бывает. Родители потратились, перед родственниками неудобно.

Любопытство Эркина было неприличным, для узбекской среды просто недопустимым. Диля совсем потеряла уважение к своему спутнику. Жалость, свойственная хорошим женщинам даже в отношении плохих людей, перешла в презрение.

— А ты с ним целовалась? — спросил Эркин по-русски.

Дильбар ответила по-узбекски пословицей, он не понял.

— Что ты сказала? Не уловил.

— По-русски это звучит мягче, — строго сказала она. — Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Примерно так.

За крутым поворотом, за скалой, нависшей над пропастью, открылась небольшая долина и в ней освещенный вечерним солнцем кишлак. Сначала две кошары, потом с десяток давней постройки домиков с низкими дувалами, сложенными из обмазанных глиной камней, таких, которых так много было на дороге. Деревья тут росли худосочные. Людей вовсе не было видно. Посередине улицы в раздумье стояли два черных барана. Эркин отрывисто просигналил, и тут же из какого-то двора выбежала девочка лет семи или восьми с голубым хулахупом в руках.

— Где тут у вас сельсовет? — спросил Эркин по-узбекски.

— Не знаю, — ответила девочка.

— Как не знаешь? Сельсовет есть?

Девочка пожала узенькими плечиками. Черные близко посаженные глаза под густыми сросшимися бровями смотрели весело и удивленно.

— Почему у вас машина желтая? — спросила она. — Я таких не видела. Разве бывают?

Диля расхохоталась.

— Сестренка, — сказала она, — в вашем кишлаке есть человек по имени Бободжан-ата Батырбеков?

— Нет, — девочка мотнула решительно. — В кишлаке нет, выше есть. Видите, вон там на бугре две белые березы растут?

Она так и сказала «белые березы». Только в Узбекистане, пожалуй, к слову «береза» обязателен постоянный эпитет «белая». Диля посмотрела туда, куда протянулась худенькая ручка, и действительно увидела две слабые березки, а над ними дом за невысоким дувалом.

— Холодно здесь, — сказал Эркин, поднял стекло и зло газанул на первой скорости.

Диля оглянулась. Девочка стояла посреди улицы, изо всех сил крутила голубой хулахуп и смотрела им вслед. Диля помахала ей рукой.