Всамделишные сказки - [5]
— Это какой же Морозко?
— Ну, Дед Мороз, по-вашему, по-городскому.
— Тётя Агаша! Это же сказочный дед! Взрослые для детишек выдумали. Дядьки для ребятишек Дедами Морозами наряжаются, ну ещё по телевизору в мультяшках показывают.
— У вас, может, и показывают, — обиделась тётка, — а у меня телевизору нету. У нас-от Морозко жив-здоров. Вона как начнёт лёд на Сылве ковать — до самой Перми слышно. Он, Морозко-то, работник ничего, но старичок своенравный, ругательный да вздорный. Наши бабы ему на снег ложку овсяного киселя плескают — не серчай, Морозко, яблони не жги, птиц замертво не бей, нас не пугай. Он, дедушка, смилостивится и попритихнет.
— Ох, тётка Агафья! И выдумщица же ты! Сама-то ты его видала хоть раз?
— Не совру, не видала! А грибушинские наши видели, как же… Вот хочешь, так слушай…
Жил у нас в Грибушино паренёк, Кирилка-пастушок. В приёмышах жил, у дядьки своего. А приголубить Кирилку всякий норовил — не за то, что сирота, не за карие глазки да веснушки, а за музыку. Уж так играл наш Кирилка на дудочке — любую музыку умел! После войны-то было у нас одно радио в сельском клубе, в Кишерти. Он в село хоть с перевозчиком, а хоть и вплавь через Сылву чуть не каждый день бегал. Наслушается московской музыки — и нам сыграет, всё помнил. И дудки сам мастерил — деревянные, глиняные, берестяные — пропасть сколь у него разных дудочек было! Возьмёт какую в руки, глаза прикроет, вытянется сам весь за дудочкой своей и тоненько так выведет, высоконько, будто жаворонок. Да запоёт-запоёт, пальчики по дудочке забегают, будто и незнакомая музыка, а сердцу сладко!
— Про что, — спрашивают, — играешь, Кирюшка?
— Про Сылву-речку.
— А теперь?
— А теперь — как девчонки за малиной пошли. А это — как на горе Кленовой птицы поют.
Вот однажды, под самый Новый год, собрался Кирилка в Кишертъ, концерт по радио слушать. А тут как раз такая пурга закрутилась: дом от дому не видать, ветер слёзы выбивает. С полудня на улицу никто носа не показывал. А сироту кто присмотрит? Ушёл Кирилка через речку в пургу — никто его не хватился. И то сказать, Кишерть через Сылву — напротив нашей деревни, вроде и недалеко.
Пойти-то пошёл, да не дошёл. Скатился Кирилка с нашего берега, а на льду сугробы высокие, по пояс глубокие, идти тяжко. Один берег из глаз пропал, а другого не видать, пурга глаза застит. Замерзать Кирилка стал, совсем невмочь. Кинулся обратно к грибушинскому берегу — да следов уж не видно, откуда шёл, их уж снегом занесло. Страшно стало Кирилке: «Так и замёрзну на реке, не выберусь, сил вовсе нету». Вдруг впереди, прямо перед ним, показались на снегу следочки, частые, невеликие, будто детские. Побрёл Кирилка по тем следочкам — и чудно! Кирилкины следы враз заметает, а эти далеко-далеко видно. Шёл, шёл, да и вышел к высокому сугробищу, у которого снег ложбинкой выдуло и будто навес снежный над той ложбинкой сверху держится. В ложбинке и ветер потише — забрался Кирилка туда, лёг на самое донышко, калачиком свернулся. Тут у самого его уха не ветер свистнул, а будто снег захрустел. Поднял Кирилка голову — стоит над ним старичок в белом полушубке, не ёжится, весёлый, глаза хитрющие.
— Чего, — спрашивает старичок Кирилку, — отдышался? Ты, что ли, и есть грибушинский пастушок Кирилка?
— Ну я! А ты кто такой, дед?
— Я-то? Неужто не знаешь? Морозкой меня кличут… Здорово я тебя напужал, да? Не чаял, поди, живым-то остаться? Поделом тебе! Не ходи, когда я гуляю — снега навеваю. Ни души ведь на воле — ни зверей, ни людишек, все от меня попрятались. А он, вишь, какой, самый храбрый — гулять отправился… Пошто меня, старика, ослушался, в избе не усидел?
— Надо мне, — насупился Кирилка.
— Ишь ты, «надо» ему! И какая такая надобность у тебя случилась?
— В Кишерть идти, радио слушать, — отвечает Кирилка. — Там музыку станут передавать, из самой Москвы.
— Музыку, вон что! Слыхал я про тебя. Будто мастер ты эту самую музыку играть. Вот сыграй-ка мне, старичку, коль такой ты музыкант. А ну. как мне пондравится? Враз до Кишерти отпущу!
— Ладно, — полез Кирилка в карман за дудочкой липовой, взглянул, а дудочка его от мороза треснула, на две половинки развалилась! Зажмурился Кирилка и не стерпел, заплакал.
— Эк, — крякнул Морозко, — нехорошо получилось! Да ладно, ладно, не реви уж… А хочешь, я тебе другую дудку дам? Погляди-ко сюда! — и подаёт Кирилке дудочку, да не простую — ледяную.
Утёр Кирилка глаза, смотрит — взаправду непростая дудка: сверкает как хрустальная, разноцветными огоньками переливается. Взял её в руки, а пальцы-то Кирилкины так застыли, что и ледяная дудочка в них не тает. Вздохнул Кирилка, заиграл музыку тихую-тихую.
Сразу и метель вокруг поулеглась, снежинки в воздухе остановились, сугробы опустились и словно потеплело в ложбинке снеговой. Долго Кирилка играл, долго Морозко слушал, и так заслушался, что едва опомнился — жарко деду стало. Спохватился Морозко!
— Стой, — кричит, — перестань играть! Ты мне, парень, весну накличешь! Так я с тобой распогодился, что по колено в снег провалился! Ну, нечего сказать, славно ты играешь, уважил старика. Иди в свою Кишерть. И провожатого дам, чтоб не заплутал больше. — Дунул Морозко в кулак — откуда ни возьмись, позёмка по сугробу завертелась, обернулась вокруг Кирилкиных валенок, подтолкнула его, подхватила…
