Ольга Арматынская
Сволочь
Рассказ
У сволочи разные обличия бывают…
На замусоренной и вытоптанной поляне стоял трухлявый пень. А сидела на пне Сволочь и плакала, — горючие слезы были, обидные… Да как не горевать? В небе солнышко безмятежное, птички поют невинные, муравьи прямо по ногам ползают — ничего не боятся. И перекинуться не в кого, кто в лесу кого сволочью назовет-окликнет? Превратиться-то, отозваться как и положено — и не в кого. Вот старые-то обличья выползают откуда ни возьмись, да все безобидные, скушные, еловые-пихтовые, да опенки на спине растут.
Податься разве в город? Оттуда, как прислушаешься хорошенько, так и несется брань да проклятия, все друг дружку сволочами величают. Сказано — сделано! Сволочиться до города на попутке можно, а до шоссе рукой подать! Вздохнула Сволочь по-собачьи, закинула рыжий хвост — с третьего дня остался, на плечо, да и побрела на дорожный шум… Дошла до обочины, теперь самое время и по-людски представиться… Встрепенулась, замерла Сволочь, прислушалась большим ухом — так и есть, далеко, а уж больно радостно кто-то окликает, аж голосок дрожит. Раз! И обернулась, закрылась Сволочь человеческим обликом, — как водится, лицом в того, кого сволочью поименовали. Встала голосовать у дороги смирная, худенькая девчоночка, такую как раз кто-нибудь да подвезет… Правда, руку пришлось поднимать левую, а правая все растаять норовила, да превратиться в некрашеный косяк дверной, да с обрывком рукава от мужицкой рубашки. Не обвыклась еще, значит…
Мужик в машине мрачный попался, ну, — Сволочи того и надо. Ехала, деревья считала, да думала, как быть в городе. Место нужно бы тихое, а то когда без конца окликают — все обличья перепутаешь. Руки-ноги переметаются, да еще, говорят, от сильного величания зациклиться можно. Превратишься в кого и все, в другого уж не сможешь, застрянешь — и весь сказ! Хотя — все лучше, чем в лесу, когда елки из боков растут и рука подтаивает…
Доехали до базара. У Сволочи, которая девчоночка, и денежки в кармане оказались — тут бы и разойтись подобру, так нет! Понадобилось шоферу выйти колеса попинать. «Спускает, сссволочь!» Новопревращенная девчоночка едва отбежать успела, как во рту резиной потянуло… Ах, чтоб тебе, мужик, такую жизнь, чуть колесом резиновым не покатилась через базар… да успела сдержаться, тихонечко, мелкими шажочками, за угол и завернула…
Худенькая девчоночка вот уж как пригодилась. И на машинке, оказывается, стучать умела, зарабатывала, и комната у нее в коммуналке была. Из шести жильцов — одна Никифоровна соседка осталась. Остальные комнаты позаперты, двери опечатаны, тихо да смирно кругом. Никифоровна — старуха удобная, потому как слепая и полоумная, кастрюли мимо конфорок ставит. Она и в ум не брала, что девчоночка против прежней соседки будто на десять лет старше выглядит. А Сволочи даже нравилось, какие у нее серые, да большие глаза получились. Как взглянет в зеркало — там на поллица приветливые очи, удивленные только и невеселые, а над ними брови трогательные… «Кто ж тебя такую сволочью-то зовет? Да как старается… Видно, что мастер, мне уж и отвязаться трудно», — думала Сволочь.
Так и месяц прошел, и все бы ничего… А началось все в один день: с утра вдруг захотелось Сволочи книжку почитать, стихов, не чего-нибудь! То Никифоровна попросила капусту в суп спустить, не видит, мол, сама. Хотела Сволочь ее послать куда подальше, а голос сам вежливо так отвечает: «Конечно, Зоя Никифоровна, где она, капуста ваша?» Вот тебе и раз! И на Ниночку, как Никифоровна ее зовет, откликаться стала… Пришел тут еще автор один за рукописью перепечатанной, веселый такой, радостный: «Просветление у вас какое-то в лице, Ниночка! Хотя вы, товарищ Петрова, вдруг повзрослели очень, строже стали что ли… прямо на удивление». И ушел.
Ему на удивление, а Сволочи на огорчение! Поняла она, что «приросла», не отпускает ее Ниночка, то ли Ниночку, ее мучители никак не отпускают… Заперлась Сволочь в комнате, попробовала послушать кругом дальние голоса, да разные обличья принимать — нет, ничегошеньки не выходит. Только родинка на щеке появилась, да тени какие-то жуткие, под глазами… Побегала Сволочь по комнате, пометалась, села на, стул, задумалась — чего делать-то? Вот, значит, среди людишек как! Вцепятся в кого-нибудь, не оставят, пока душу не вынут, тогда разве что ее освобождение придет. А все же решила подождать, — в лесу самые морозы и нет никого, а тут хоть Никифоровна слово скажет, а не мышь полевая от холода запищит…
Под Новый Год уж совсем заделалась Сволочь Ниночкой. Книжки у нее появились, соседи знакомые в доме, полюбила она писак этих, что ей рукописи носят, с виду безобидные, а с чертовщинкой, не попросту… Только временами затоскуется Сволочи в пустой комнате, и такая она, тоска, разольется внутри, как лужа черная. И замелькают в ней все тени какие-то и деваться от них некуда. Сволочь никого не расспрашивала, давно уж поняла, что беда какая-то с Ниночкой бесповоротная, и окружают ее мучители, все как один одинаковые. «Вот, — думает Сволочь себе, — настрадается, сама их сволочить начнет, я и освобожусь, в ихнее обличье уйду». Ан нет, видно, никак их Ниночка не проклянет…
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
