Елку новогоднюю вместе с Никифоровной наряжали, выпили, конечно, посидели. Никифоровна запьянела вовсе, разговорилась не на шутку, а после и заплакала. «Не сердитесь, Ниночка, на меня, я все молчу — вас ни о чем и не спрашиваю… А уж как я плакала когда, как вас увели, страшно мне было за вас… Ведь из соседей-то никого обратно не вернулось, как туда забирали, вон все двери поопечатаны стоят… Да и кто ж на вас худое помыслить смог?» Крутанулась, встрепенулась «Ниночка», выпрыгнула откуда-то отчаянная сволочиная душа: «Про что это вы? Кто эта куда меня уводили?» — «Да знамо куда, окружили толпой, да заполночь и увезли на черной машине… Ах, я старость глупая, может, затмило у вас все, горе-то, горе… не слушайте старуху, чего беду вспоминать… только снова накликивать»… «Понятненько, — подумала Сволочь, — вот теперь-то все на своих местах! Глядишь, так ли, иначе ли, скоро и высвобожусь от Ниночкиного обличья, там у них скоро все делается…» И сама не поняла-то ли спокойно-радостно ей стало, то завыть захотелось во все горло…
А ведь до февральских метелей прождала, ничего не приключалось. Наконец, раз под вечер, кольнуло Сволочи что-то под сердце, да страшно чего-то стало сзади, будто в кошмарном сне. И прошло… Отпустило само собой. Стало быть, той, настоящей Ниночки и не стало на свете, отмучилась. А оклика по-сволочному так и не оставила никому, не передала…
Пошла Сволочь прочь из дому, да так и не вернулась, — быстро сыскала, кому нужна… Да всем нужна, по всему городу ее кличут-величают… Только от родинки Ниночкиной долго избавиться не могла, ну никак…