Всадник с улицы Сент-Урбан - [52]
— А ты?
Муж Дженни ждал их в гостиной.
— А вот и он, — подпихнула Дженни к нему Джейка. — Мой маленький Джейк, который когда-то щупал меня в кино. Нет, ты это можешь себе представить?
— Что ж, ты у нас девушка боевая! — сказал на это Дуг, с вымученной улыбкой разглядывая свои замшевые туфли.
Дуг Фрейзер, один из самых смелых, бескомпромиссных и плодовитых канадских драматургов, работал для сцены и для радио, писал и собственные пьесы, и инсценировки, причем штук по тридцать в год. Чего ему было не занимать, так это юмора. В одной из его пьес, к примеру, некий выбившийся из низов крупный бизнесмен самозабвенно вкалывает, чтобы заработать… СВОЙ ПЕРВЫЙ МИЛЛИОН. Наконец он получает его, провернув величайшую в жизни сделку, готовится теперь уделить время семье — ну, наконец-то! — и тут врач ему сообщает, что никакой язвы у него нет. У него рак желудка!!! Что и предлагается в качестве этакого финала, в каком-то смысле, пожалуй, мрачноватого. Высоколобую канадскую Си-би-си это не отпугнуло, но ни один американский канал с запуском его пьесы не торопился — ясное дело, им такое не по зубам, особенно, как выразился Дуг, в век оптимизма.
Детьми Дженни с Дугом не обзавелись. Таков, как они говорили, их ответ ядерной бомбе. У Дуга в кабинете стояли картотечные шкафы с наклейками: ИДЕИ, ПЕРСОНАЖИ и КОНТРАКТЫ.
— Я ведь не какой-нибудь длинноволосый нищий стихоплет из мансарды.
Джейк поинтересовался, как поживает Ханна.
— Только что заходил Люк. Увел ее в кино. На нового «Тарзана», — сказал Дуг и покачал головой.
— Вот и к лучшему, — несколько натужно проговорила Дженни. — То есть просто замечательно. Теперь они только поздней ночью вернутся. Причем пьяными.
Вопрос про Джо Джейк не задавал до тех пор, пока не разлили по стаканам.
— Представляешь, прошло столько лет, и вдруг во мне проснулась болезнь, которой страдала мама, — призналась Дженни, сама над собой посмеиваясь. — Иногда мне кажется, что я вижу его на улице. Выпрыгиваю из автобуса, подбегаю к совершенно незнакомому человеку, которого будто бы узнала со спины, и кричу: Джо! Но всегда это оказывается не он.
Она рассказала, что всю свою пятинедельную побывку на Сент-Урбан Джо чудовищно пил. Способен был часами просиживать в полумраке гостиной перед бутылкой «Чивас Ригал» — весь в каких-то своих мрачных грезах. Она часто спрашивала, зачем он вообще через шесть лет домой явился, но до ответа он снизошел лишь однажды.
— Жду звонка по межгороду. В любой момент мне могут позвонить.
Вечерами он из дому выходил, а когда возвращался, первым его вопросом было: «Мне не звонили?» К утренней почте Джо тоже кидался первым. И вставал раньше всех. Если приходило письмо для Дженни — какое-нибудь извещение о концертном абонементе или, к примеру, что-то из ее вечерней школы — он заходил к ней в комнату, будил ее.
— При этом он, конечно, знал, что я сплю без пижамы.
Затем она опять обрушилась на его пьянство.
— Бутылка в день это ему было трын-трава.
Так что, по словам Дженни, если ее будил среди ночи стук упавшего стула, нечленораздельная сдавленная брань или чье-то тяжкое дыхание у нее за дверью, она знала, что Джо, как бывало прежде с его отцом, опять в стельку пьян. Потом до нее доносились хрипы и кашель из сортира, где он блевал, или он вдруг принимался звонить по телефону, ронял трубку, кричал на телефонистку. По утрам Ханне приходилось перестилать его постель, мыть туалет и нести костюм в химчистку.
— В этом вся мамочка, — запоздало сетовала Дженни. — Мамочка, которая за всю жизнь ни разу не подмела у меня в комнате!
— Но ты-то как думаешь — зачем он через столько лет явился?
— Ты хочешь сказать, что не знаешь? Да он просто хотел меня трахнуть!
Джейк почувствовал, как у него загораются щеки.
— Да ну, ты прямо я не знаю. Нельзя же быть таким ограниченным! Не думаешь же ты, что инцест бывает только у гоев!
— Не думаю, конечно, — сказал Джейк, чувствуя себя идиотом.
— Извините, что вмешиваюсь, — сказал Дуг с видом знатока, — но это один из предрассудков, к которым предрасположены евреи.
— Вы очень проницательны, — нашелся Джейк. И повернулся к Дженни: — А что, Джо коммунист?
— От вопросов такого рода, — перебил Дуг с тревогой, исказившей его лицо постаревшего мальчика, — остается дурное послевкусие!
— Но я же не из Комиссии по антиамериканской деятельности.
Я просто задаю вопрос о своем двоюродном брате.
Дженни неуверенно встала.
— Ладно, пойду приму ванну. Вечером гости придут. Кого тут только не будет!
— И вас мы тоже рады пригласить, — сказал Дуг. — Мне, понимаете ли, не так уж часто удается всласть поболтать с кем-либо из вашего поколения. — Он пододвинул пуфик ближе к Джейку. — Вас, ребята, вообще как — интересует происходящее вокруг? Ну, в смысле, по-настоящему интересует?
Вечеринки у Дженни славились тем, что еды там бывало вдоволь, и спиртное лилось рекой. Правда, еврейских изобильных разносолов, от которых Джейк уже не отказался бы, там не водилось, подавали в основном эмансипантские канапе да холодные закуски типа «бежим из гетто». По большей части прозрачные ломтики итальянской салями на крекерах. Ассимилянтские килечки, скрючившиеся подобно червякам на кусочках белого хлеба. Маленькие — даешь свободу! — свиные шпикачки. В торонтском салоне у Дженни народ собирался очень, очень искушенный, все как один нонконформисты, все читали «Тайм» между строк, знали доподлинно, что Элджера Хисса подставили
Покупая книгу, мы не столь часто задумываемся о том, какой путь прошла авторская рукопись, прежде чем занять свое место на витрине.Взаимоотношения между писателем и редактором, конкуренция издательств, рекламные туры — вот лишь некоторые составляющие литературной кухни, которые, как правило, скрыты от читателя, притом что зачастую именно они определяют, получит книга всеобщее признание или останется незамеченной.
Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.
В своей автобиографической книге один из самых известных канадских писателей с пронзительным лиризмом и юмором рассказывает об улице своего детства, где во время второй мировой войны росли и взрослели он и его друзья, потомки еврейских иммигрантов из разных стран Европы.
«Кто твой враг» Мордехая Рихлера, одного из самых известных канадских писателей, — это увлекательный роман с убийством, самоубийством и соперничеством двух мужчин, влюбленных в одну женщину. И в то же время это серьезное повествование о том, как западные интеллектуалы, приверженцы «левых» взглядов (существенную их часть составляли евреи), цепляются за свои идеалы даже после разоблачения сталинизма.
Замечательный канадский прозаик Мордехай Рихлер (1931–2001) (его книги «Кто твой враг», «Улица», «Всадник с улицы Сент-Урбан», «Версия Барни» переведены на русский) не менее замечательный эссеист. Темы эссе, собранных в этой книге, самые разные, но о чем бы ни рассказывал Рихлер: о своем послевоенном детстве, о гангстерах, о воротилах киноиндустрии и бизнеса, о времяпрепровождении среднего класса в Америке, везде он ищет, как пишут критики, ответ на еврейский вопрос, который задает себе каждое поколение.Читать эссе Рихлера, в которых лиризм соседствует с сарказмом, обличение с состраданием, всегда увлекательно.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Россия, Сибирь. 2008 год. Сюда, в небольшой город под видом актеров приезжают два неприметных американца. На самом деле они планируют совершить здесь массовое сатанинское убийство, которое навсегда изменит историю планеты так, как хотят того Силы Зла. В этом им помогают местные преступники и продажные сотрудники милиции. Но не всем по нраву этот мистический и темный план. Ему противостоят члены некоего Тайного Братства. И, конечно же, наш главный герой, находящийся не в самой лучшей форме.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.
Две женщины — наша современница студентка и советская поэтесса, их судьбы пересекаются, скрещиваться и в них, как в зеркале отражается эпоха…
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.