Всадник с улицы Сент-Урбан - [49]
— Все, на сегодня хватит, представление окончено. Я сказала довольно, шмендрики![153] — и шла готовить им бутерброды с печеночным паштетом, а потом уходила в кино. Или в парк «Маунт Ройяль»: чтобы побродить по опавшим листьям, поясняла она в этом случае.
На что Додик неизменно откликался так:
— Ага, ей хватит, а мне вот как-нибудь бы кончить! Ну, в смысле, кончить это дело — я без намеков. Хочу с тобой!
Но только Джейку, который помогал ей носить книжки из библиотеки, она иногда позволяла сопровождать ее в прогулках по парку.
В воспоминаниях Джейка запечатлелась осень. Когда деревья желтеют и краснеют, пожухлые листья скручиваются и вдруг все улицы оказываются забросаны кружащейся листвой. Когда спортивные странички газет вдруг заполняются фотографиями юнцов с выбитыми передними зубами и подробным описанием их статей, потому что эти юнцы — не более не менее как кандидаты на тренировочные сборы хоккейной команды «Монреаль канадиенс». Когда в синагогах объявляют, сколько еще осталось свободных мест на Великие праздники[154].
Дженни частенько повторяла:
— Ну уж нет, такому не бывать. Чтобы я старела, продавая лотерейные билеты «Хадассы»[155], пока мой растолстевший муженек храпит после обеда на диване.
Она рассказывала Джейку о том, что ходит теперь в театральную студию. А там есть такой Кенни Пендлтон, который (Монреаль есть Монреаль, куда денешься!), чтобы жить, украшает витрины универмага «Итон», но при этом играет — профессионально! — в радиопьесах Си-би-си и участвует в постановках Монреальского репертуарного театра. А однажды, когда приятеля, с которым они напополам снимали квартиру, не было дома, он угощал Дженни отбивными собственного приготовления, которые они ели при свечах в этой полуподвальной квартирке на Таппер-стрит. Конечно, не особняк нувориша, как где-нибудь в Утремоне, — всяких диванчиков с торшерчиками нет как нет: так, лампочки с пластмассовыми абажурами, зато все художественно оформлено. В гостиной огромная фотография «Давида» Микеланджело. А комнатка, которую Кенни называет «тронной», вся сплошь оклеена карикатурами из «Нью-Йоркера». Еще у них там афиши Жана Кокто. И репродукции Анри Матисса.
— На вечеринках у Кенни мы все сидим на полу и пьем французские вина. И не разговариваем про операции на мочевом пузыре или про цены на текстиль и курс всемогущего доллара.
А в парке золотая осень и куда ни глянь всюду парочки — под каждым кустом целуются.
Тут Дженни:
— Знаешь, я не хочу, чтобы ты продолжал водиться с Додиком Кравицем.
— Почему?
— Не важно.
Зато вот Арти, говорила она, непременно пойдет учиться в Макгилл. Даже если ей для этого придется вкалывать сверхурочно. А Джейк, будучи верным ее пажом, не должен нацеливаться на ненавистный Утремон. А то будет еще один самодовольный Херш Загребущие Руки.
— Но наша эта Сент-Урбан — дыра. И мы тут все никто. Отсюда надо бежать.
Такая Дженни, которая плачет над историей Абеляра и Элоизы, дает ему читать «Нана» и держит под подушкой книгу стихов Хаусмана «Парень из Шропшира», подаренную ей Пендлтоном, — Джейк понимал: такая Дженни для здешних мест существо странное. И в те вечера, когда выдавалась возможность колесить на велике вокруг трикотажной фабрики под конец смены, он с замиранием сердца ждал, когда она появится, на вид такая же, как и другие грубоватые фабричные девчонки: лицо усталое, сердитое, лоб поблескивает, — но вот она увидела его и заулыбалась, обрадовалась, разрешила ему ехать домой рядом с ней.
— Ишь какой! — говорила она, ероша ему волосы. — Ездишь к фабрике клеить девчонок? Интересно, что бы сказал на это наш дядя Эйб.
— Да ну тебя.
Однажды вечером она объявила, что назначает ему свидание: в следующую субботу поведет его в кино.
— В шабес? — шепотом переспросил он.
— Думаешь, тебя стукнет молния?
— Вот еще! Стану я бояться.
Вместе из дому выходить не решились, встретились украдкой на углу и отправились не в ближний кинотеатр, где можно запросто наскочить на знакомых, а нашли какой-то новый в незнакомом гоише районе. После фильма Дженни сводила его в мороженицу и прочитала лекцию об Эмили Дикинсон и Кеннете Патчене[156].
Договорились в следующую субботу встретиться снова. Дженни, сама себе удивляясь, для этих свиданий прихорашивалась, однако, чтобы не смущать Джейка, после первого их похода в кино туфли на высоком каблуке больше не надевала и волосы высоко не взбивала, чтобы Джейк, изо всех сил тянувшийся кверху и напихивавший под пятки мятой бумаги (хотя она этого и не знала), казался почти что и не ниже ее ростом.
В первую свою субботу они всего лишь держались за руки, слипшись ладошками, но во вторую, едва только пошла заставка основной кинокартины, Дженни положила на свое плечо руку Джейка и придвинулась к нему ближе. Так же продолжалось и в следующую субботу, и в следующую за ней. Потом, в очередной субботний вечер, рука Джейка, соскользнув с плеча Дженни, случайно очутилась у нее на груди, потрепыхалась там, и его мизинец слегка погладил мягкую выпуклость. Джейк замер, не осмеливаясь двигаться дальше, но и отступать не желал, и тут Дженни нетерпеливо прошептала:
Покупая книгу, мы не столь часто задумываемся о том, какой путь прошла авторская рукопись, прежде чем занять свое место на витрине.Взаимоотношения между писателем и редактором, конкуренция издательств, рекламные туры — вот лишь некоторые составляющие литературной кухни, которые, как правило, скрыты от читателя, притом что зачастую именно они определяют, получит книга всеобщее признание или останется незамеченной.
Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.
В своей автобиографической книге один из самых известных канадских писателей с пронзительным лиризмом и юмором рассказывает об улице своего детства, где во время второй мировой войны росли и взрослели он и его друзья, потомки еврейских иммигрантов из разных стран Европы.
«Кто твой враг» Мордехая Рихлера, одного из самых известных канадских писателей, — это увлекательный роман с убийством, самоубийством и соперничеством двух мужчин, влюбленных в одну женщину. И в то же время это серьезное повествование о том, как западные интеллектуалы, приверженцы «левых» взглядов (существенную их часть составляли евреи), цепляются за свои идеалы даже после разоблачения сталинизма.
Замечательный канадский прозаик Мордехай Рихлер (1931–2001) (его книги «Кто твой враг», «Улица», «Всадник с улицы Сент-Урбан», «Версия Барни» переведены на русский) не менее замечательный эссеист. Темы эссе, собранных в этой книге, самые разные, но о чем бы ни рассказывал Рихлер: о своем послевоенном детстве, о гангстерах, о воротилах киноиндустрии и бизнеса, о времяпрепровождении среднего класса в Америке, везде он ищет, как пишут критики, ответ на еврейский вопрос, который задает себе каждое поколение.Читать эссе Рихлера, в которых лиризм соседствует с сарказмом, обличение с состраданием, всегда увлекательно.
В книгу вошли небольшие рассказы и сказки в жанре магического реализма. Мистика, тайны, странные существа и говорящие животные, а также смерть, которая не конец, а начало — все это вы найдете здесь.
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.