Всадник с улицы Сент-Урбан - [162]
Получив от секретаря суда какие-то бумаги, господин судья Бийл огласил во всех малоприятных деталях перечень прошлых криминальных подвигов Гарри, после чего приговорил его к семи годам лишения свободы.
Гарри открыл рот; закрыл. Опять открыл рот, но ругательство замерло у него на губах: что проку сотрясать воздух. Джейк схватил его за руку. А стоявший по другую сторону конвойный уже взял за другую.
С тех самых пор как суд начался, Джейк перестал просматривать почту. Ни о ком ничего не хотел знать, не то что переписываться. В результате письмо от Дженни лежало нераспечатанным вместе с остальными.
На следующий день после вынесения судьей Бийлом приговора Нэнси предложила поехать на недельку куда-нибудь на природу, взяв с собой младенца, а Сэмми с Молли оставить на миссис Херш. Джейк не согласился.
— Мы тогда вообще на мели останемся. Я должен искать работу.
Однако каждый раз, когда звонил его агент, Джейк просил Нэнси говорить, что его нет дома. И в те сценарии, что приносили ему на дом, тоже не заглядывал. Вместо этого целыми днями сидел в саду под сенью конского каштана на скамейке, смотрел, как играют Сэмми с Молли, по утрам решал газетные кроссворды, а вечерами жег опавшие листья. И слабо отбивался от миссис Херш.
— …когда я почувствовала боль справа под мышкой, сразу же, конечно, побежала к доктору Берковичу — ну, ты ведь помнишь, это тот, который мне делал биопсию по поводу груди. Он сказал, что особо полагаться на то, что почувствуешь уплотнение на ощупь, не следует. А тут еще обнаружился распухший лимфатический узел, но доктор Беркович сказал, что он там уже три года такой. Но ты же не слушаешь, Джейк!
Когда приходил Люк (а приходил он чуть не каждый день), Нэнси присылала к ним Пилар с напитками на подносе, а миссис Херш с детьми изгонялась в сад, чтобы два старых друга побыли наедине. Но каждый раз — или это Нэнси так только казалось? — говорил один Люк, а Джейк сидел в полной прострации. Однажды ближе к вечеру, когда Люк уже ушел, Джейк вышел в кухню и говорит:
— Люк дал мне свой новый сценарий. Хочет, чтобы я с ним поработал.
Как обрадовалась в ту ночь Нэнси, когда Джейк включил прикроватную лампу и действительно прочитал сценарий — весь, до конца!
— А что — не так уж и плохо, — нехотя проворчал он.
— Твой энтузиазм просто поражает!
— Но я же этого момента годами дожидался, сама знаешь. Мечтал об этом. С тех самых пор, как он взял другого режиссера ставить ту пьесу, я сказал себе: придет день, когда этот гаденыш сам прибежит ко мне. Прибежит с рукописью в руке, потому что без меня ему никуда, а я ему скажу: да пош-шел-ка ты…
— Ну? Так все теперь хорошо, да?
— Да нет. Совсем не хорошо. Потому что Люка режиссеры рвут на части. И я ему вовсе не нужен. Это он просто из жалости.
— Ты не менее талантлив, чем любой из них, — произнесла она механически.
— Разве?
— Ну хорошо, ладно. Ты-то сам как считаешь? Ты талантлив? Самонадеянности тебе не занимать, это я знаю. А вот чего я не знаю, так это вправду ли ты прекрасный режиссер, потому что случая проявить себя тебе так ни разу и не подвернулось.
Джейк испуганно захлопал глазами:
— А я думал, мой первый фильм тебе понравился.
— Да, как первый фильм он был хорош. Фильм молодого режиссера. Но лучшего ты ничего с тех пор не сделал.
— Понятно.
— Слушай, Джейк, ты уж выбери наконец! Я могу тебе быть женой, а могу нянькой. Ты только скажи, чего ты хочешь.
— Ну, ты даешь!
— Я со многим мирилась, сам знаешь. Большой радости это не приносило. И я не собираюсь весь остаток жизни скорбеть по Гарри. Или читать в постели книжки, пока ты там на чердаке астральным образом общаешься со Всадником. Даже детей это все уже достало. «Не мешай папочке, он в депрессии». «Не проси это сделать папочку, у него проблемы». Мне не хотелось бы строить на этом их воспитание.
— И что я должен делать?
— Если сценарий хорош, надо ставить фильм. Ты должен это сделать ради нас всех.
— Что-то я не заметил, чтобы из-за моего сибаритства вы терпели лишения. Все эти годы я, кажется, неплохо кормил семью.
— Я вышла замуж не потому, что ты способен меня обеспечить. Были претенденты и побогаче тебя. Я вышла за тебя, потому что полюбила.
И снова Джейк принялся читать сценарий. Дошел лишь до страницы десять, и тут Нэнси безутешно заплакала. Попытался обнять, но она отстранилась.
— Так ты что — прямо вот в этой кровати?
— Да не трахал я ее!
— Вы были в кровати вместе голые. Я, знаешь ли, газеты все-таки читаю. А если бы и не читала, имею достаточно подружек, которые всегда позвонят, расскажут. Вот знал ты, например, что Натали каждый день ходила в Олд-Бейли? И Этель тоже!
— Я там никого не замечал. У меня были заботы поважнее.
— Ну так что, ты ее прямо на этой кровати?
— Всё, я больше не отвечаю ни на какие вопросы. У меня эти вопросы уже вот где сидят!
— И прямо тут она у тебя в рот брала?
— Да, Ваша Милость. Нет, Ваша Милость.
— Прекрати издеваться!
— Да, она взяла в рот, но я отпихнул ее.
— Что ж, она хорошенькая…
Он сухо усмехнулся.
— Ты щупал ее груди?
— Да.
— У нее-то еще детей не было!
— Ну Нэнси, милая, ну пожалуйста!
— А между ног ты ее трогал?
«Кто твой враг» Мордехая Рихлера, одного из самых известных канадских писателей, — это увлекательный роман с убийством, самоубийством и соперничеством двух мужчин, влюбленных в одну женщину. И в то же время это серьезное повествование о том, как западные интеллектуалы, приверженцы «левых» взглядов (существенную их часть составляли евреи), цепляются за свои идеалы даже после разоблачения сталинизма.
Замечательный канадский прозаик Мордехай Рихлер (1931–2001) (его книги «Кто твой враг», «Улица», «Всадник с улицы Сент-Урбан», «Версия Барни» переведены на русский) не менее замечательный эссеист. Темы эссе, собранных в этой книге, самые разные, но о чем бы ни рассказывал Рихлер: о своем послевоенном детстве, о гангстерах, о воротилах киноиндустрии и бизнеса, о времяпрепровождении среднего класса в Америке, везде он ищет, как пишут критики, ответ на еврейский вопрос, который задает себе каждое поколение.Читать эссе Рихлера, в которых лиризм соседствует с сарказмом, обличение с состраданием, всегда увлекательно.
Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.
В своей автобиографической книге один из самых известных канадских писателей с пронзительным лиризмом и юмором рассказывает об улице своего детства, где во время второй мировой войны росли и взрослели он и его друзья, потомки еврейских иммигрантов из разных стран Европы.
Покупая книгу, мы не столь часто задумываемся о том, какой путь прошла авторская рукопись, прежде чем занять свое место на витрине.Взаимоотношения между писателем и редактором, конкуренция издательств, рекламные туры — вот лишь некоторые составляющие литературной кухни, которые, как правило, скрыты от читателя, притом что зачастую именно они определяют, получит книга всеобщее признание или останется незамеченной.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.