Время жестоких снов - [75]

По мере того как дом Бабуси Ягодки становился все ближе, уверенность и высокомерие Кошки Ведьмы таяли – вместо них возвращались дурные воспоминания о той конюшне, где имела она случай с Бабусей познакомиться. Было страшно. Ведьма не любила проигрывать и тем более – выпускать из рук то, что давным-давно считала своей собственностью.

– Милости просим, – поприветствовал ее с порога скрежещущий голос Бабуси, которая вот уже несколько часов наливалась можжевеловкой и была настолько упившейся, что и нетопырьки пугливо попрятались за поперечную балку под самой крышей. – И кто это к нам? Надоело нам шляться по дорогам? Чары краденые лечить перестали? Или, может, с тоски в родную сторонку возвращаемся? Потому что мы, выходит, бродяжничая, не слишком-то отъелись?

Она с прищуром поглядела на запавшие бока киски.

Кошка Ведьмы нервно облизалась. Обычно, завидев пьяную Бабусю, она шла спать на сеновал.

– Вот же дура ты! – Бабуся чихнула и печально покивала. – Дурость упорола, словно баба, хоть и кошка ты. Чтоб так за парнем волочиться, мехом углы отирать… Да ради кого? – От излишка чувств она хлебнула изрядно можжевеловки. – Ради попа постриженного. Думаешь, он за тобой плакать станет? Да ни в жисть, повернется и дальше пойдет. Моложе найдет себе, заради капусточки квашеной да перины пуховой тебя на смех выставит, такие вот у них почет и уваженье.

Тут Бабуся хлюпнула носом с обидой.

– Ежели б еще ради молодой, то хоть бы не такой стыд был бы и посмешище! – бросила она с внезапным чувством. – Но нет, на мельничиху он позарился, на тот гроб повапленный. Ради жалких пары моргов землицы да серебряных грошиков, что старая дырка под яблонькой прикопала. Ну, поглядим еще, не прибежит ли он через пару недель назад… Только вот не дождется! – скрежетнула она зубами так, что аж искры в очаге взметнулись. – Добродетелей семейных захотелось, мельницы да серебряных грошиков под яблонькой прикопанных? Ну и ступай на все четыре стороны! Не будет нарванного под лунным светом любистка, не будет княжеского муската и паштета из гусей аббатских. И «нас» не будет, ага! Еще и проклятие на прощанье повешу, к портам свадебным прицеплю, ежели так ему прелестей мельничиховых захотелось. Да такое проклятие, что до конца жизни его в той добродетели семейной удержит. Такое, что пусть бы и псом взвыл, а ни одной иной женки, кроме половинки своей, не поимеет. – Глаза Бабуси Ягодки разгорались яростно. – Ни женку, ни козу, ни даже дырку в плетне, найди на него такая охота. Ну, что зыришь? – прошипела она, хотя Кошка Ведьмы и не думала на нее глядеть, понимая, что в подобном настроении Бабуся не разбирая, кто перед ней, хлестнет наотмашь заклятием. – Ступай прочь, вольному воля, ежели тебе пробст милее, я держать не стану. Могу еще настойкой одарить, чтоб сумела для него еженощно в девицу какую превращаться, мне не жалко.

Кошка Ведьмы лишь фыркнула презрительно. Понимала она, что у Бабуси, разозлившейся на измену одного из многочисленных своих любовников, имеются для этого все резоны, однако ж и думать не думала она использовать оборотные чары. Порядком уж насмотрелась на Бабусю в образе козы, чтобы согласиться на нечто столь же унизительное.

– Ну, нет так нет. – Бабуся махнула рукой почти небрежно.

Воздух вокруг Кошки Ведьмы вдруг засветился магически, огонь в очаге угас и тут же выстрелил свежими языками пламени.

Впервые за столько времени, с той встречи в далекой конюшне, когда увидала она Бабусю Ягодку впервые, Кошка Ведьмы была свободна. Совершенно, чудесно свободна. Она облизнулась неуверенно, переступила с лапки на лапку. Она оставалась огромной, выкормленной магическими отварами зверюгой с лохматой рыжей шерстью и с глазищами, светившимися в полумраке избы красным, – но путы исчезли. Она могла уйти, хоть сегодня сбежать из Вильжинской долины. От радости Кошка хотела сперва помчаться куда глаза глядят, танцевать вокруг собственного хвоста и в расплату за долгие годы неволи вонзить наконец когти в Бабусино лицо. Но вместо этого она гордо задрала хвост и вышла из комнаты. Все же была она Кошкой Ведьмы и намеревалась вести себя достойно, даже ежели сама ведьма напилась вусмерть из-за предательства любовника.

– А что до этого превращения, – неприлично заржала Бабуся, – так, думаю, до него еще дойдет.

Не дошло – ни тогда, ни позднее. Дюжину лет спустя, когда Канюка отозвали в аббатство, дабы стал тот опорой престарелому настоятелю, Кошка Ведьмы отправилась вместе с ним – купно со всей ордою кобольдов, гномят и домовенков, которые так привязались к пробсту Вильжинской долины, что решили переселиться вместе с ним. Правда, магическая мелочь затаилась позади повозки и не лезла Канюку на глаза, однако Кошка Ведьмы подозревала, что настоятель прекрасно знал об их присутствии. Впрочем, Канюк со временем проникся сельскими обычаями и даже привык мимоходом стряхивать несколько капель пива для домовых убожат, у печки же всегда стояла миска с солью и крошками хлеба. Довольно скоро пробст Вильжинской долины сделался настоятелем могущественного монастыря Цион Церена, а слава о его набожности достигла дальних пределов Змиевых гор. Паломники с удивлением рассказывали об огромном рыжем котище, который ходил за ним, словно верный пес, а другие говаривали, что был это истинный зверолак, искупающий прошлые прегрешенья, третьи же – что это демон, заключенный в тело твари и отступивший пред силой святого мужа.