Время жестоких снов - [74]

От очередного пинка Канюк скорчился еще сильнее, будто червяк, выхваченный из борозды вороной. Высокий лысый разбойник в грязном кожухе добавил крепкой дубиной, а Кошка Ведьмы ощутила, как начинает в ней пульсировать и вздыматься сила – слишком долго обитала она в доме Бабуси Ягодки, чтобы не узнать несколько простых магических заклятий; однако сейчас все было по-другому. Чистая живая ненависть оседала искорками на ее мехе, от усов до самого кончика рыжего хвоста. Канюк принадлежал ей, только ей, и она не собиралась допускать, чтобы несколько лиходеев закололи его на шляху, будто свинью.

Первому она разодрала горло прежде, чем ее вообще заметили.

– Зверо-о-ола-а-ак! – завыл кто-то протяжно, и Кошка Ведьмы прыгнула на тот крик, словно рыжая размазанная полоса меха, когтей и клыков.

Вцепилась в кафтан желтоволосого парняги, проехалась когтями по харе. Чувствовала, как воздух вокруг потрескивает от магии, от дюжины крохотных синих искорок, которые с шипением выстреливали из ее разлохмаченного меха. Лысый вожак развернулся с раззявленной пастью и изумленным выражением на красном лице. Кошка Ведьмы яростно зашипела, когда палица ударила рядом с ее хребтом. Низко над землей метнулась она за светловолосого парнягу, стоявшего на коленях в пыли; меж пальцев его текли тоненькие струйки крови. Главарь рыкнул на него со злостью да так неловко махнул утыканной камнями палицей, что вместо кошки попал по спине ослепленного сотоварища.

– Чары! – Четвертый из лиходеев, мужик в летах с осповатой рожей, не стал долго раздумывать. Забросил на плечо три Канюковых сумы и спешно принялся выпрягать гнедка. – Проклятущее чародейское семя… – ругался он себе под нос. – Ведьмачий выкормыш… Что за времена настали на божьем свете, ежели монах в постриге по шляху с ведьмачьим помощником шляется да людей честных баламутит и смущает? Ни во что уже верить нельзя. Господин князь с сервенедийками сговаривается, по селам простые старосты, что твои паны, по советам сиживают, а на торных шляхах теперь еще и монахи с ведьмами братаются…

Взгромоздился он наконец на гнедка, хоть коник вставал дыбом и танцевал неспокойно на месте, не привычный к чужой руке да вони крови.

Кошка Ведьмы сверкнула на него медовыми буркалами. Она сидела на спине мертвого мужичины, аккуратно обернув хвост вокруг лапок, а лысый вожак на четвереньках отползал по дороге, пытаясь нащупать дубье. Тщетно, поскольку вместо правого глаза была у него рваная дыра, а левый заливала кровь. Кошка Ведьмы некоторое время еще следила за его усилиями. Однако и не напрягаясь особо, поскольку знала, что в сумерках на шлях выйдут лиходеи иные – стаи одичалых собак, безмерно расплодившихся в Змиевых горах со времен последней войны, а еще крысолаки да беглое крестьянство, – которые без мук совести прикончат разбойничка хотя бы и за кожаный кожух.

Битый оспою дедуган подпрыгивал смешно, коник все танцевал, переступал ногами. Кошка Ведьмы равнодушно поглядывала на это, а затем подняла заднюю ногу и принялась вылизывать окровавленный мех. И только когда, совсем уж отчаявшись, дедок выхватил кинжал и хотел ткнуть коня в лопатку, мяукнула она один-единственный раз – все же не даром столько лет прожила под крышей Бабуси Ягодки. Дедуган скатился с конской спины, хряпнулся с размаху в пыль. Сумки разлетелись во все стороны, но дедуган лишь крепче стиснул в кулаке разодранные штаны да погнал к березняку на вершине ближайшего холма.

Кошка Ведьмы не торопясь подошла к Канюку. Тот лежал на боку, муха с зеленоватым брюшком ползала по его щеке. Однако он дышал – неглубоким рваным ритмом. Кошка неуверенно обошла его с другой стороны, лизнула в щеку. Он не шевелился, поэтому она чрезвычайно старательно обнюхала неглубокие раны на его предплечьях – разбойнички порезали его кинжалами, чтоб выдал, где прячет золотишко, – и широкие порезы на ребрах. Канюк по-прежнему истекал кровью. Не думала она, что раны эти сумеют засохнуть сами по себе, но была Кошкой Ведьмы и не зря прислушивалась к целительным заклинаниям Бабуси Ягодки. Она свернулась, поворотясь в его сторону, и принялась мурчать инкантации, одну за другой, пока солнце не закатилось за горную вершину. Тогда передвинулась она, тесно прижавшись к его боку и ощущая, как с каждым промурлыканным заклинанием сердце его стучит все сильнее и ровнее. Поэтому лежала тихонько и неподвижно, пока над трактом пролетали ночницы да кошмары, что под видом нетопырей сосут кровь у спящих. Мяла когтями край Канюкова кафтана да повторяла заклинание, раз за разом, снова и снова, пока не наступил утренний холод.

И первое, что увидал Канюк, была пара глазищ. Всматривались они в него напряженно, огромные и янтарные. В горле его было сухо, словно в мешке, на губах стоял вкус крови. Он слабо шевельнулся, а огромная рыжая тварь со свалявшимся мехом легонько лизнула его в щеку. Язык у нее был влажный и очень жесткий.

* * *

Тремя днями позже доволоклись они до Вильжинской долины. У монаха в разодранной рясе рука висела на перевязи, в повозке – хоть шаром покати. Конь был грязен и истощен, но шел ровно, подгоняемый гневными фырканьями рассевшейся на коленях у монаха Кошки Ведьмы. Под деревом с часовенкой Цион Церена животное ловко соскочило с козлов и неспешно, с гордо задранным хвостом, потопало к домику Бабуси Ягодки. К Канюку же кинулась стайка баб, удивленных этим странным завершением путешествия к аббатству и изрядно любопытствующих про обстоятельства, что подтолкнули его к подобному союзу с ведьмовским помощником.