Время жестоких снов - [69]

– Ну и славно, что набожный! – одергивала она слишком ретивых девчат, которые подсматривали за новым настоятелем, ловко приставив лавку под витражное окно. – По крайней мере, девок не станет баламутить и с мужиками в корчме пить. А что медленно к месту новому привыкает, так это тоже не удивительно. Сразу видно: человек городской, наверняка при монастыре воспитанный.

– Или на ум слабый! – захохотал Ортиль; к делам духовным он был совершенно равнодушен, зато крепко ненавидел мельничиху, которая никогда не пропускала случая обозвать его грабителем, злодеем и мародером. – Слыхала ж, чего он о ведьме сказанул? Ну, хотел бы я видеть, как он пойдет к Бабусе Ягодке языком молоть, что она женщина разумом слабая и только от безумия по небу летает.

– А и самое время было бы! – отозвалась ядовито одна из женок. – Слишком уж она в последнее время одичала, бесстыдница, и стоило б вольности ее слегка окоротить да удило в пасть вложить. Ведь где это видано, чтобы каждую ночь голой по полям летать, еще и хитрожопо в молодку оборотившись. Да всякий раз – с другим мужиком!

– А то болтают людишки, что она давеча с вашим Ковликом в рыбных прудах плавала да в камышах вместе потом крепко озоровала. – Ортиль ухмыльнулся с издевкой. – Может, отсель и ваша нелюбовь к Бабусе, что вы своего мужика не удержали?

– Да чтоб тебя, падла, параличом разбило! – заорала баба. – Чтоб ты опаршивел, козоблудище! Чтоб хвост у тебя узлом завязался!

– Хватит! – Корделия не приветствовала криков на храмовой площади и не намеревалась допускать, чтобы настоятелю мешали в набожном его сосредоточении. – Сперва надо было думать, а потом уж приблуду под перину брать. А коль захотели нищеброда в дом ввести, да без брака, без благословения жреческого жить с ним, словно с законным супругом, то теперь не дивитесь, что за другими гоняет. Легко пришедшее и отдать не жаль. Другое дело, ежели родители тебя сговорят с мужем честным и набожным. Потому как, скажу вам, что со святой памяти супругом своим прожила я в спокойствии чуть ли не три дюжины лет и ни разу он меня не опозорил хотя бы тенью подозрения в супружеской измене, – воздела она палец горе и продолжила с чувством: – Не ходил он к ведьминой хате и недостойной компании распутниц не искал. Дни проводил в трудах, вечера – в молитвах и набожных беседах, утех легких не вожделея. Даже ведьма знала о крепости его разума и не пыталась соблазнить бесовскими штучками.

Женки переглянулись и опустили глаза. Ни одна не смела перебить Корделию, как не смела и напомнить, что Бетка-мельник, может, и вправду был образцом супружеских добродетелей, но также человеком грубым и крикливым, бани сторонившимся и слишком отвратным, чтобы Бабуся его склоняла к вероломству. Поскольку Бабуся-то чрезвычайно ценила телесные утехи, чтоб не сказать: охотно давала волю похоти, – но с тем, кто вонял, словно козел, спала лишь в облике козы.

– А что с Бабусей станется, время покажет, – не успокаивалась Корделия. – Потому как видится мне, что настоятель наш, может, и мягок по-городскому, и молод слишком, но умный человек. Пусть только с Бабусей об огне не болтает, как клерик Сосисек, которого в давнишнее время из аббатства прислали, – так, может, и утрясется еще все. Может, будут по-старому, одна – в лесу, второй – в святыне сидеть. Ведь и Бабуся – женщина разумная, знающая, что нам здесь духовная опека надобна. Кабы только настоятель ее сразу ничем не оскорбил…

– А уж это запросто случиться может, – проворчал Ортиль. – Представляете, как он Бабусю станет молитвами и святыми маслами к набожности склонять? А может, на ее пороге ляжет? Нынче-то он с рассвета крестом валяется, позавтракать даже забывши.

– Ну, хоть какая-то перемена, прошлый-то настоятель больше на Розальке привык полеживать, – проворчала какая-то из баб.

– Хватит болтать! – разозлилась вдруг Корделия. – Были у настоятеля слабости, я первая ему о том в глаза говорила, когда живал он с нами. Но был он человеком нутром крепким, и никто его с Розалькой во грехе не ловил ни разу.

– Потому как плебанию на ночь засовом железным закрывал! – Бабища в полосатом фартуке растянула губы в усмешке, выставив беззубую челюсть.

– А даже если и так! – Корделия аж посинела от возмущения. – Что с того? Лучше он, который с Розалькою жил, чем многие мужики, которые перед богами и алтарем брак заключали. Ведь помню я, как мужик ваш, упившись до свиного визга, к нашей Ярославне клинья подбивал и ночами под тыном, словно пес, выл. Но не для пса колбаса, не для него Ярославна предназначена, а только для…

– Того князя, о котором вы нам все уши прожужжали? – загоготала тетка. – Так расскажите нам, ваша милость Корделия, отчего Ярославна, чистая и благородная девушка, через год от оного князя сбегла, двоих деток бросивши? И с кем? С наемником простым, мужиком грубым и дерзким, который наверняка уж успел ее где-то под забором с дитятком новым бросить.

– Ах ты обезьяна! – рыкнула Корделия. – Я тебе язык твой паршивый собственными руками выдерну, чтоб больше не молотила им почем зря, дурында!

И вцепились друг дружке в патлы, как оно у баб из Вильжинской долины принято. Канюк же, который некоторое время прислушивался к их воплям, лишь сильнее прильнул к щелястому полу храма. Ибо осознал уже, что миссия его окажется труднее, нежели предполагалось, – и не только из-за скандальности сельских баб.