Время воды - [18]

— Не знаю, — небрежно ответил он. — Но он был ей нужен. «Хурма» — она произнесла презрительно, а «королек» — с тонким налетом эротики.

— Круто! Ты давно тут работаешь?

— Два месяца. Что, тоже хочешь?

— У меня не получится.

— Захочешь — получится. Ты зачем сюда пришел?

— Давай бухнём вечером? — я решился взять Репу в дело. — С меня — шампанское, с тебя — девки. У тебя есть знакомые девки?

— Полно! Ты сколько готов пробухать?

— Баксов четыреста.

— Не хило! — Дима стянул с себя рабочий халат и сказал то, что я ожидал от него услышать: — Тогда рабочий день завершен.

Полчаса спустя мы катили по Октябрьской набережной на желтом такси. Между нами мерно покачивался ящик с шампанским. Еще две бутылки мы держали в руках.

Таксист, редковолосый брюнет средних лет, был молчалив, выбрит и одет в белую рубашку и галстук, то есть совсем не походил на таксиста. Но когда мы с Димоном прикладывались к бутылкам, он подозрительно шумно икал.

Поездка складывалась неважно. Шампанское было теплым и по вкусу напоминало газированную в сифоне брагу. По двум адресам, где Репа рассчитывал разжиться классными овцами, нам предложили прокатиться куда подальше.

— Куда теперь? — спросил я после очередного глотка.

— Туда же, — коротко пояснил Димон. — Куда бы мы ни ехали, мы всегда едем к овцам, Витек. И что бы мы ни делали, мы делаем ради них.

— Это неуважение, — вдруг встрял водитель.

— Не понял? — опешил от такой наглости Дима.

— Ну, если ты называешь женщин овцами, — не смутившись, пояснил водитель, — ты их не уважаешь. А раз ты за ними бегаешь, то ты не уважаешь и себя.

— Чего-о? — возмутился Дима. — С тобой здесь кто разговаривает? Крути баранку, гад! Овцы, между прочим, волшебные существа. Мураками надо читать.

В те времена в России еще не печатали Мураками, и мы с таксистом не поняли Репинской тирады, да и сам Дима, я думаю, не понимал, что сказал.

Я спросил, переключая его внимание:

— Дима, почему мы так далеко забираемся? На Петроградке у тебя больше нет знакомых?

— На Петроградке тетки с характером, с ними запарно. Им, Витек, нужен не просто перепихон, им нужны страсти, страдания, чувства. А у нас время поджимает, поэтому мы держим курс на пролетарский район. На Большевиков или на Колонтай, где сплошные общаги. Молдаванки, хохлушки, гагаузки. Они прагматичные и сговорчивые, особенно теперь, когда отрезаны от своей родины.

— Что значит отрезаны?

— То и значит, что распался «совок» на пятнадцать республик. Всем на всех наплевать, граждан нет, люди стали товаром, как и все остальное. Ну, и овцы, соответственно, тоже. Но об этом потом, мы приехали. Тормози, командир!

Мы остановились возле унылой грязной девятиэтажки, и Димас, хлопнув дверью, засеменил к дому по узкой тропке, проложенной между потемневших сугробов. В ожидании чуда я сорвал предохранитель с очередного «Советского» и сделал глоток. Водила на переднем сиденье заскулил тихо-тихо.

— Ты чего? — спросил я его. — Опять про свое уважение?

— Да нет, я забыл о нем давно, — отмахнулся тот.

— Горе случилось? — не унимался я.

Водитель схватился за сигареты, с кашлем вдохнул дым, плечи его затряслись:

— Горе с бухаловым. Месяц целый не пью. Сил больше нет.

— А ты не держись, на вот, выпей, — протянул я таксисту бутылку.

— Да нет, командир, мне реально нельзя, сдохнуть могу — химзащита.

— Хим — чего?

— Ну, такой укол в жопу с жидкой резиной, от которого при принятии алкоголя в любом виде и количестве белок сворачивается. Сначала сворачиваются твои молекулы, а потом и ты сам.

— И кто тебе такую подлянку заделал?

— Жена.

— А ты ей что сделал за это?

— Я? Ничего. Я сам виноват: слабый на «синьку». Пока получку не пропью — не остановлюсь. Когда на работе платить перестали — стал пропивать вещи домашние. Сначала ненужные: ковер, чеканки, электробритву… А когда дело дошло до телевизора — она, конечно, не выдержала и наняла санитаров…

Я так и не узнал, чем закончилась печальная история водителя, в машину вернулся Дима. Одинокий и съежившийся, как последний осиновый лист. Он с остервенением вырвал бутылку из ящика и, выстрелив пробкой в дерматиновый потолок салона, приложился к зеленому горлышку, покрытому пеной. Я заметил на его левом глазу набухающий фиолетовым цветом синяк, постучал водителя по плечу, чтобы тот ехал, и отвернулся к окну.

За окном вяло падали крупные хлопья. Медленно проплывали дома. По своим делам шли прохожие. В подавляющем большинстве это были женщины разных возрастов и размеров. Треть из них, по крайней мере, не была связана институтом брака. Треть от этой трети наверняка хотела шампанского. Ужасающая статистика.

А мы — трое мужчин в самом расцвете сил, обладающие движущим средством (почти полным ящиком выпивки) и способностью приносить противоположному полу многократную радость, — сидели в машине одни. У всех нас были серьезные проблемы с общением, с самооценкой, с системой жизненных ценностей и нужно было что-нибудь срочно предпринимать.

Эта чистая, как медицинский спирт, мысль неожиданно оказалась общей для всех. Дима и таксист переглянулись и в один голос крикнули:

— А… наливай!

Пока мы возились с бутылками, водила завернул в один из дворов по улице Елизарова. Двор был образован двухэтажными покрытыми инеем домиками, построенными пленными финнами сразу после войны. Здесь было тихо и безлюдно, как в Костамукшах. В воздухе пахло березовыми дровами, между голых кривых тополей на веревках сушилось белье, а снег у подъездов был расписан желтыми вензелями домашних животных и их хозяев. В центре двора стоял замерзший фонтан, выполненный в сухом жестком стиле «рабочего и колхозницы». Бледный каменный мальчик с отбитым носом держал в руках странную рыбу с широко открытым беззубым ртом, в летнее время из этого рта струями била вода.