Время винограда - [4]

ложились на лица живых.

Чтоб ширилась майская завязь,

а все, что прилипло'ко мне —

тщета, себялюбие, зависть,—

сгорало на Вечном огне!

Зерна

Весна, весна…

Рождений новых дата —

разрывы почек, половодье трав!

А мы весною падали когда-то,

земли и неба теплоту вобрав.

Весна, весна-

Бомбежки, и атаки,

и горький привкус взорванной земли,

и краснолепестковые, как маки,

на наших касках звездочки цвели.

Я знаю:

не поднимет голос горна

моих друзей, погибших в ту страду.

Но мы на землю падали, как зерна,

что по весне бросают'в борозду.

Быть!

Быть колосом,

в кулак зажавшим зерна,

Быть облаком,

как пригоршней дождя,

быть голубою свежестью

озона,

ребристой шляпкой

стойкого гвоздя.

Быть первым снегом.

Первыми грибами.

Неопытными, робкими губами.

Зарею, что дает начало дню…

Но в час грозы,

оставив мир на память,

быть пулей,

пробивающей броню!

Моя страна, моя планета

Морской вокзал в Одессе

Морской вокзал, морской вокзал,

как мало я тебе сказал,

хоть ты не просто зданье,

а ты аквариум с водой,

в котором рыбкой золотой

плывет воспоминанье.

Тут с капитанами не раз

мы вспоминали грозный бас

былого урагана.

А рядом белые суда

забыть хотели навсегда

удары океана.

В звоночки звонкие звоня

н дружелюбие храня,

протягивают лапы

судам,

приставшим наконец,

соединители сердец —

передвижные трапы.

Ведь здесь, где дремлют корабли,

на стыке моря и земли

встречаются стихии.

И словно добрый чародей,

ты учишь мужеству людей,

а хнычут пусть другие!

Когда мне ляжет дальний путь,

пускай к причалам — отдохнуть!

прижмутся теплоходы,

пускай, веселостью грозя,

все настоящие друзья

придут под эти своды.

Ты извини меня, вокзал,

я, может, что не досказал.

Мелькают дни, как лица.

Мне по душе устав морской:

коль провожать — махнем рукой,

а плакать не годится.

Сардины

Консервы с надписью «Сардины»,

рыбешки в масле золотом,

не отрицайте — вы повинны

в том, что раздвинул стены дом.

Я вас открыл ножом консервным -

и вдруг, сместив меридиан,

в лицо дохнул далекий Север

и хлынул в кухню океан.

Я ощутил под стон металла,

как ночью, в пене штормовой,

всю астрономию мотало

у рыбаков над головой.

Не день, не месяц, а полгода

качался их рыбачий мир.

— У нас нормальная погода! —

радист выстукивал в эфир.

А соль играла роль царицы —

увы, жестокой силы роль.

И не спасали рукавицы,

и разъедала кожу соль.

И уходили в воду тралы,

и забывали рыбаки,

как на полянах пахнут травы,

как были женщины близки.

Сплошной пыльцой аэрозоли

стояли брызги в том краю,

и в них просоленные зори

с себя смывали чешую.

Суровый тост

Когда беснуется норд-ост

и ходит дрожь в домашней шторе,

мы поднимаем старый тост,

суровый тост: «За тех, кто в море!»

Порой в заливе шторма нет

и море с небом ищет сходства.

Но до утра не гаснет свет

во многих окнах пароходства.

Мы попадаем к морю в плен,

и без него нам, как без соли.

А море синее взамен

вас учит мужеству и воле.

Рванув тельняшки на груди,

отцы шли в бой, со смертью споря.

Ты их сегодня награди,

произнеси: «За тех, кто в море!»

А дождь сечет, а ветер крут,

волна рождает стон в металле.

Кого-то дома верно ждут,

кого-то ждать уже устали.

Встает каюта на дыбы,

и горизонт в опасном крене…

Но нет прекраснее судьбы —

не пасть в сраженье на колени!

И я б хотел меж туч и звезд

так жить в бушующем просторе,

чтоб заслужить однажды тост,

суровый тост: «За тех, кто в море!»

Ревун

От моря нам некуда деться —

в тумане, без всякой вины,

как будто у самого сердца,

тягуче ревут ревуны.

Они в водяной колыбели

дремали, забыв голоса,

когда над тобой голубели

небес штилевых паруса.

Но стоит взлохматиться гребням,

туману взмахнуть бородой,

как голосом жутким и древним

застонет ревун над водой.

Чтоб мы по домам не скучали,

несет электрический звук

минувших крушений печали

и горечь грядущих разлук.

Но все же из этого стона

рождается радостный миг.

Пусть к окнам подходят бессонно

морячки в рубашках ночных.

Пускай содрогаются плечи

от этого звука, но он

спасет предстоящие встречи

и смолкнет до худших времен…

«Начинается в мае купальный сезон…»

Начинается в мае купальный сезон.

Так волна изумрудна и брызги хрустальны.

Я — обычный купальщик,

но я потрясен

не купаньем, а вечным

присутствием тайны.

Море, море, ответь, не пойму до конца,

как в тебе, охватившем такое пространство,

постоянно живут, словно два близнеца,

обновления бег

и закон постоянства?

Вот попробуй-ка, старым тебя назови:

ветер стихнет — и нету висков убеленных,

и ты заново в возрасте

первой любви,

хоть лета исчисляют тебе

в миллионах…

Летний черноморский вечер

Теряя цвет, волна совсем тиха,

А над костром, пылающим багрово,

в чумазом тигле плавится уха —

дурманящее золото улова.

Вот повар, пар сдувая с черпака,

роскошно обжигает рот наваром.

И месяц, словно долька чеснока,

на что-то намекает кулинарам.

Приглушены и смех, и голоса.

И звезды с неба заплывают в сети,

чтобы творить, сверкая, чудеса,

пока домой не кликнут на рассвете.

Потом, с последним отблеском костра,

исчезнут тени, перестав шататься.

Мир осенит особая пора —

лишь море будет с берегом шептаться.

Дремоту хоть на миг преодолей,

приникни ко Вселенной чутким ухом,

послушай шепот двух богатырей —

и сам наполнись богатырским духом!

Эстонский одеколон «Старый Томас»

Носил он грубый толстый свитер,

вздымались мускулы бугром.

Любил, наверно, старый шкипер